Режиссерские уроки К. С. Станиславского - [142]
Я застал Константина Сергеевича сидящим на диване около небольшого круглого столика с лампой под абажуром, с неизменным большим блокнотом на столе. В руках он держал перепечатанный заново для него экземпляр пьесы М. Булгакова.
— Ну-с, как идет работа? — как всегда, спросил он.
Я рассказал с увлечением о том, что у художника готово уже несколько эскизов, которые он завтра покажет Константину Сергеевичу, что актеры очень довольны полученными ролями и торопят начинать репетиции, что Михаил Афанасьевич (Булгаков. — Н. Г.) собрал много материала для первых бесед с актерами и даже написал нечто вроде биографической повести о Мольере, которую хочет прочесть актерам.
— Это все очень хорошо, — сказал мне К. С. — А как обстоит дело с самим Мольером?
Я не понял его вопроса и спросил, что он подразумевает, говоря о «самом Мольере».
— Мне все время не хватает в пьесе некоторых черт в образе Мольера, — отвечал К. С. — Я перечитал два раза пьесу, и впечатление мое осталось прежнее. В пьесе не показан Мольер — гений, Мольер — великий писатель своего времени, Мольер — предтеча великих французов-энциклопедистов, философов и мыслителей. Очень ярко показано все, что творится вокруг него, очень занимательна и сценична интрига пьесы; в каждом акте громадное количество явных и скрытых пружин, стремительно движущих внешнее действие, много ярких положений, хороших трюков. Много места отведено личной драме Мольера. Но Мольера — гениального бунтаря и протестанта — нет. Это большой минус пьесы. Не знаю, удастся ли нам восполнить его игрой актеров. Вы не думаете, что следовало бы до начала репетиций поработать еще с автором над текстом?
— Боюсь даже подумать об этом, Константин Сергеевич. Михаил Афанасьевич так настрадался в ожидании репетиций этой пьесы, что всякое замечание о тексте его буквально приводит в дрожь. Может быть, когда он увидит, что репетиции начались, он как-то успокоится и с ним легче будет договориться о переделке текста.
— Для меня вопрос идет не о переделке текста, а о том, чтобы вся фигура Мольера стала на ноги. Сейчас все окружающие по пьесе стараются сбить его с ног. А у меня такое впечатление, что он уже повержен и что они зря стараются. Потому что нигде нет полного большого торжества Мольера, как писателя, даже как актера! Все написано одной черной краской. Я понимаю, что если сказать это Булгакову, то он заберет у нас пьесу и отдаст ее в другой театр, а труппа будет опять обвинять нас в отсутствии репертуара. Положение очень сложно. Я вызвал вас, чтобы посоветоваться.
— Может быть, когда вы услышите пьесу «на голоса» — в чтении актеров, у вас впечатление изменится, Константин Сергеевич; живая интонация, глаза актера, ярко сыгранная пауза, вы сами говорили, заменяют часто на сцене монолог.
— Все это верно, — помолчав, отвечал мне Константин Сергеевич, — но вместе с тем все это лишь средство выражения, усиления авторского замысла. А какой замысел в этой пьесе у Булгакова? Показать победу кабалы над Мольером?
— Нет, Константин Сергеевич, — показать борьбу Мольера с кабалой святош и… победу его над ней и даже над Людовиком.
— Это вам хочется, чтобы так было в пьесе. И я говорю об этом же, об этой же идее. Но в пьесе она не выражена. Назовите мне сцену, где бы Мольер или его идеи торжествовали.
— Сцена разрешения «Тартюфа» Людовиком, — говорю я.
— Это победа Людовика над архиепископом, светской власти над церковной, но это не победа идей «Тартюфа», идей Мольера над ханжеством и лицемерами. Наоборот, этой сценой Людовик «покупает» Мольера, и, как вы знаете, Мольер за это разрешение заплатил ценой плохого финала, прославляющего короля, которым он принужден был кончить «Тартюфа». А такой сцены, в которой бы гений Мольера был показан со всей силой, нет…
Константин Сергеевич молчал; мне, по существу дела, возразить ему было нечего. В пьесе было действительно много сцен, рисовавших тяжелую жизнь Мольера, но сцен, где было бы показано творчество Мольера, не было. Влияние этого гения на французское общество тех лет (за исключением близких, личных друзей писателя) тоже показано не было.
— Вот в этом-то и состоит вся трудность и сложность нашего искусства, — сказал К. С., — все мы знаем, что правильно, что необходимо, какая нужная нам сегодня идея должна прозвучать со сцены. А как ее облечь в сценический образ, включить в сюжет, в сценическое действие, выразить в характере и поведении героя, еще не знаем, не умеем. И мы, режиссеры, и актеры, да и наши писатели-драматурги. Давайте попробуем помочь и себе и нашему автору Михаилу Афанасьевичу. Сделайте так: начните репетировать с актерами пьесу, но не увлекайтесь детальной разработкой пьесы, отделкой картин, кусков. Обратите все свое внимание и внимание актеров на характеры действующих лиц, а всю пьесу соберите в схеме.
Что я называю схемой произведения? Костяк, скелет, на котором держится все внутреннее и внешнее действие пьесы. Срепетируйте пьесу по линии внутреннего и внешнего действия, но не одевайте ее в костюм мизансцен и эффектных актерских и режиссерских приспособлений. Не давайте характерам обрастать мясом и жиром сочных актерских образов. Это придет потом. Срепетируйте пьесу лишь по самым главным ее акцентам, определите характеры в самых основных устремлениях образа. Может быть, у вас вся роль Мольера будет сыграна, пройдена исполнителями по всей пьесе в пятнадцать минут, а вся пьеса сыграна, пройдена исполнителями по «схеме», без антрактов за сорок-пятьдесят минут.
