Рейнская легенда - [18]

О, как печальны были его черты после свершенья сего обряда! И это не удивительно. Он думал о том, каков он будет в глазах Елены теперь, когда лишился главного своего украшения. «Признает ли она меня, — думал он, — будет ли любить меня, столь страшно изуродованного?»

Предаваясь мрачным раздумьям и не желая к тому же быть обнаружен товарищами в своем жалком обличье, благородный юноша, во власти скорби, притаился за выступом крепостной стены, как вдруг он увидел нечто, мгновенно его ободрившее. Он увидел нежную Елену, направлявшуюся к комнате, где сделал свое черное дело куафер. Она шла робко, тревожно озираясь, зардевшись от прелестного волненья, и, удостоверясь наконец, что путь свободен, переступила порог. Там она наклонилась, и — ах! — каково же было ликование Отто, когда он увидал, что она подняла его дивную золотую прядь, прижала к устам и спрятала у себя на груди! Ни одна красная гвоздика не бывала столь красной, как была Елена после свершения этого подвига. Далее она поспешила в свои покои, Отто же, чьим первым побуждением было выйти из тайника, упасть к ее ногам и пред лицом небес поклясться в вечной страсти, с усилием сдержался и дал принцессе пройти. Но уязвленного любовью юного героя так восхитило это очевидное доказательство взаимной склонности, что он тотчас перестал сожалеть об утраченных кудрях и пообещал себе пожертвовать не только волосами, но и головой, коли понадобится, лишь бы сделать ей приятное.

В этот же вечер в замке поднялась немалая суматоха по случаю нежданного отбытия Ровского де Кошмаренберга со всею свитой. Говорили, что он удалился в ужасном гневе после долгой и шумной беседы с принцем. Когда сей властитель проводил гостя до ворот, держась пристыженно и смиренно, Ровский вскочил на коня, дал знак трубачам и с презрительною миной стал швырять полные пригоршни золота воинам и слугам Клевсов, выстроившимся во дворе.

— Прощайте, князь, — сказал он хозяину. — Ныне я вас покидаю; однако ж помните, я прощаюсь с Клевом не навеки. — И, приказав оркестру играть «Слава воину-герою», он с громким цоканьем поскакал прочь по подъемному мосту. Принцесса Елена при том не присутствовала; а высокочтимый принц Клевский, оставленный гостем, казался опечаленным и растерянным. В ту же ночь обошел он все укрепления и внимательно расспросил офицеров о припасах, оружии и прочем. Он ничего никому не сказал. Но все рассказала служанка принцессы Елены. И стало известно, что Ровский сватался, был отвергнут и, придя в неистовство, созвал своих людей и клялся всеми богами, что не войдет в этот замок иначе, как с копьем в руке, дабы завоевать Клев и его сокровища.

Новость повергла челядь в немалый ужас. Ибо Ровского знали за самого бесстрашного и могучего воина по всей Неметчине и за опытнейшего из полководцев. Порой безмерно великодушный к приспешникам, он был безжалостен к врагам. И много ходило темных слухов о жестоких расправах, которые он чинил над обитателями захваченных городов и замков. И горько было бедной Елене думать, что своим отказом она обрекла на страшную погибель всех мужчин, женщин и детей княжества.

Роковые предвестия войны вскорости получили ужасное подтверждение. Был полдень, и достойный принц Клевский вкушал обед (хоть честный воин в последнее время почти без аппетита приступал к этой трапезе), когда у ворот послышался трубный звук; и вот герольд Ровского де Доннерблитца в плаще, украшенном гербом графа, вступил в трапезную. Паж нес на подушке латную рукавицу. Синий Вепрь был в шляпе. Клевс тоже покрыл голову, когда герольд приблизился к трону, на коем сидел владыка.

— Умолкните все! — вскричал принц сурово. — Я слушаю, Синий Вепрь, говори же, сэр герольд!

— Именем могучего и славного Ровского, князя Доннерблитцского, маркграфа Кошмаренбергского, графа Убийского, Образин-Жабского, наследника Великого Штопора Священной Римской империи, я, Синий Вепрь, вызываю тебя, Адольф двадцать третий, князь Клевский, на смертный бой. Один на один, копье с копьем, либо двадцать против двадцати в крепостных стенах иль в открытом поле, на горах иль на равнине благородный Ровский желает с тобой сразиться. Где бы вы ни повстречались, Ровский объявляет тебе войну не на жизнь, а на смерть. В знак сего вот его перчатка. — И, взяв у пажа латную рукавицу, Синий Вепрь швырнул ее на звонкий мраморный пол.

Принцесса Елена сделалась бледна как смерть. Однако принц Клевский, не теряя самообладания, бросил на пол свою рукавицу, прося кого-нибудь поднять рукавицу Кошмаренберга. Что и сделал Отто и, опустившись на колено, протянул ее принцу.

— Кравчий, наполни мой кубок, — обратился принц к исполнявшему Оти обязанности лицу, каковое, в тугих черных панталонах, повязанное белой косынкой и с салфеткой на деснице, раболепно вытянулось за стулом своего повелителя. Кубок наполнился мальвазией; он вмещал приблизительно три кварты, этот драгоценный золотой hanap[16], украшенный искусной рукой Бенвенуто Флорентийского.

— Пей, Синий Вепрь, — сказал принц, — а кубок положи себе за пазуху. А вдобавок вот тебе цепь на память.

И с этими словами принц Адольф надел бесценную изумрудную цепь на шею герольда.