Рейнская легенда - [17]

На другой день юный дворянин отправился записаться в число стрелков принца Клевского, а с ним — преданный оруженосец, поклявшийся не покидать его никогда в жизни. Отбросив свои изящные одежды и облачась в ливрею дома Клевсов, благородный отрок испустило тяжкий вздох — ливрея была великолепна, спору нет, но все же ливрея, — и что-то в гордой его душе воспротивилось чуждому гербу.

— Но это же цвета принцессы, — сказал он себе в утешение, — а каких мук не приму я ради нее?

Что до Вольфганга, оруженосца, то добрый малый спокойного нрава и низкого звания не ведал подобных сомнений; он лишь радовался, что сменил наконец на розовые панталоны, желтую куртку, изумрудно-зеленый плащ и оранжевую шляпу свой скромный заплатанный зеленый камзол, изрядно надоевший ему за последние годы.

— Взгляните на этих двух молодцов, — сказал князь Клевский гостю своему Ровскому де Доннерблитцу, когда, дымя послеобеденными сигарами, они прогуливались вдоль зубчатых стен. Его высочество указывал на наших двух друзей, в первый раз стоявших на страже.

— Видите вы этих лучников? Заметьте их осанку! Первый — тот юноша, что одолел Косоутоффа, а второй, ежели память мне не изменяет, выиграл третью награду. На обоих ливрея моего двора — и, однако ж, готов поклясться, что один простолюдин, другой же — круга высшего!

— Который глядит благородным? — спросил Ровский, темнея, как туча.

— Который? Полноте! Ну, конечно, юный Отто! — пылко воскликнула принцесса Елена. Юная леди прогуливалась вместе с ними, но под предлогом, будто не выносит запаха сигары, отвергла протянутую руку Ровского и шла несколько поодаль, прикрываясь зонтиком.

Заступничество за юного ее протеже еще больше омрачило и без того мрачного и ревнивого Ровского.

— Помилуйте, князь Клевский, — сказал он, — с каких это пор чернь, носящая вашу ливрею, позволяет себе расхаживать в украшении благородных рыцарей? Кто, кроме дворянина, мог бы позволить себе такие локоны, как у этого ублюдка? Эй, лучник! — взревел он. — Поди-ка сюда.

И вот Отто стоял перед ним. Когда он приблизился и, отдав честь, почтительно склонил голову перед принцем и его взбешенным гостем, он быстро глянул на прелестную Елену — их взоры встретились, сердца дружно забились, и на щеках у каждого зарделся нежный румянец. Мне случалось видеть, как судно в море так отвечает на сигнал другого судна…

Покуда они глядят друг на друга, напомним нашим читателям о том почтении, которым были окружены волосы в северных странах. Лишь людям высокого рода дозволялось отращивать их. Если человек покрывал себя позором, за этим неминуемо следовала стрижка. Виланов и вассалов, осмелившихся отпустить кудри, ожидала суровая кара. Отсылаем читателя к работам Аврелиуса Брадобрео Мохнатуса «De Nobilitate Capillari»[14]; Роланда «Де помадум волоссари», Уссау «Frisirische Altertums Kunde»[15] и т. д.

— Придется состричь эти кудри, милейший, — сказал герцог Клевский добродушно, однако же щадя чувства доблестного новичка. — Это противу правил, принятых у меня при дворе.

— Срезать мои волосы! — вскричал Отто с нестерпимою мукой.

— Ну да, и уши впридачу, деревенщина! — взревел Доннерблитц.

— Спокойно, благородный Кошмаренберг, — возразил герцог с достоинством. — Предоставьте герцогу Клевскому поступать с его воинами по собственному усмотрению, — а ты, юноша, отпусти-ка свой кинжал.

Отто и точно страстно сжимал пагубный клинок, дабы вонзить его в сердце Ровского; но чувства более возвышенные взяли верх в его душе.

— Графу нечего опасаться, милорд, — сказал он, — в присутствии дамы.

И, сняв свою оранжевую шляпу, он низко поклонился. Ах, как мучительно сжалось сердце Елены при мысли о том, что этим дивным кудрям суждено покинуть прелестную голову!

Мысли Отто тоже были в смятенье. Его чувства дворянина — и добавим: гордость мужчины, — ибо кто, спросим мы, не гордился б такой шевелюрой? восстали против роковой угрозы. Он вступил в спор с принцем.

— В мои намерения не входило, — сказал он, — поступая на службу, подвергнуться операции стрижки.

— Ты волен остаться либо уйти, сэр лучник, — отвечал принц с невольною досадой. — Мне не надобна чернь, корчащая из себя знатных господ.

— Мое решение принято, — возразил Отто, в свою очередь гневаясь. — Я…

— Что? — вскричала Елена, дрожа всем телом.

— Я остаюсь, — отвечал Отто. Бедная девушка от радости едва не лишилась чувств. Сатанинская злоба исказила черты Ровского и, скрежеща зубами и сыпя проклятьями на отвратительном немецком наречии, он надменно удалился.

— Быть посему, — сказал принц Клевский, предлагая руку дочери, — сейчас явится мой цирюльник и вас обслужит.

И с этими словами князь тоже удалился, немало сожалея о нашем герое; ибо Адольф Клевский в юности был хорош собой и сподоблен украшения, коего ныне он намеревался лишить своего лучника.

Цирюльник отвел бедного мальчика в заднюю комнату и там — что уж тут говорить — произвел над ним операцию. Златые локоны — прелестные локоны, кои столь часто перебирали нежные пальцы его матушки, — пали под ножницами и окружили юношу.

Когда все было кончено, Отто, ступивший за порог задней комнатки подобно златокудрому Аполлону, покинул ее обкарнанный, словно приютское дитя.