Рейнская легенда - [16]

— Я знаю, что выбрать, ежели заслужу первый приз, — говорит кривоногий лучник, у которого на щите по черному полю идут кровавые линии — герб Ровского де Доннерблитца.

— Что же, говори! — отзывается Отто, бросая на него пламенный взор.

— Цепь, ясное дело! — отвечает с усмешкой лучник. — Не такой уж я простак, чтоб выбрать эту бархатную ермолку!

Отто улыбнулся презрительно и занялся своим луком. Звуки труб возвестили о начале состязания.

Надо ль его описывать? Нет: уж это сделано в упоминавшейся выше повести «Айвенго». Вообразите лучников в ярко-зеленых одеждах; все они по очереди стреляли в цель. Иные попадали, иные нет. Не попавшие принуждены были удалиться с поля под шумные насмешки многочисленных зрителей. Те, кто попал, вновь показывали свое искусство; однако же с самого начала стало ясно, что награду оспаривают Косоутофф (лучник Ровского) и юный герой с золотыми кудрями и луком из слоновой кости. Слава о меткости Косоутоффа пронеслась по всей Европе; но кто был юный его соперник? Ах! Одно сердце в пестрой толпе билось страстною жаждой это узнать. То было сердце Елены.

Началось последнее испытание. Мишень поставили в трех четвертях мили от стрелков, и была она столь мала, что не то что стрелять, и увидеть-то ее было дано далеко не всякому; и покуда Косоутофф выбирал стрелу, Ровский кинул ему кошель, туго набитый золотом, и крикнул:

— Косоутофф, коли победишь — кошель твой.

— Так считайте, что уж он у меня в кармане, ваша светлость, — отвечал стрелок, с усмешкой глянув на Отто, — юнцу покамест везло, но в такую-то цель ему не попасть. — И, прицелясь, Косоутофф послал стрелу в самую середку мишени.

— Ну как, пащенок? — сказал он, когда воздух огласили восторженные клики, когда Елена сделалась бледна как мел при мысли об опасности, грозящей тайному властелину ее сердца; и, кладя в карман деньги Ровского, Косоутофф обернулся к благородному потомку Годесбергов.

— Не сыщется ли у кого горошины? — спросил юноша. Всех насмешил этот нелепый вопрос; а старушка, разносившая в толпе овсяную кашу, протянула ему требуемую овощь. Горошина была сухая и желтая. Приблизясь к мишени, Отто заставил Косоутоффа извлечь стрелу и вставил в дырку от стального наконечника горошину, взятую у старушки. И он вернулся на свое место. Покуда он готовился к выстрелу, Елена испытывала такое волненье, что опасались, как бы она не упала в обморок. В жизни, в жизни еще не видала она созданья, столь прекрасного, как наш юный герой!

Он казался почти божеством. Он откинул с высокого чела и с прекрасных глаз свои длинные пряди. Нежно зарделись его щеки, — чей пух прелестный не знал цирюльника. Он взял в руки лук и одну из самых красивых своих стрел и, слегка наклонясь к правой ноге, устремился вперед, подняв левую ногу на уровень уха. В этой позе он напоминая Аполлона. Он выпустил стрелу со звенящей тетивы — она пронзила синий воздух — ффью!

— Он расщепил горошину! — сказала принцесса и упала в обморок.

Ровский одним глазом смерил юношу с ног до головы, в то время как другим метнул негодующий взор на своего лучника.

Лучник сыпал страшными ругательствами.

— Он выиграл! — сказал он. — Полагаю, парень, ты выберешь золотую цепь?

— Золотую цепь? Предпочесть золотую цепь шапочке, шитой сей божественной ручкой? Никогда! — И, приблизясь к балкону, где сидела уже пришедшая в себя принцесса, он преклонил пред ней колена и получил бархатную шапочку, которую принцесса, став краснее самой шапочки, водрузила на его золотые кудри. Вновь встретились их взоры — сердца зашлись. Они не сказали друг другу ни слова, но знали, что полюбили друг друга навеки.

— Желал бы ты служить Ровскому де Доннерблитцу? — спросил у юноши этот человек. — И стать над моими лучниками вместо жалкого мазилы, которого ты одолел?

— Сей жалкий мазила искусный и доблестный стрелок, — отвечал Отто надменно. — И я не желал бы служить Ровскому де Доннерблитцу.

— Желал бы ты остаться при дворе принца Клевского? — спросил отец Елены с усмешкой, ибо надменность простого лучника немало его потешила.

— Я с радостью умру за герцога Клевского и его семью, — отвечал Отто, отвесив низкий поклон. Слово «семья» он произнес с особым, нежным удареньем. Елена все поняла. Семья — это была она. В самом деле, ее матушки уж не было в живых и у папы не было других отпрысков.

— Открой свое имя, добрый юноша, — сказал герцог, — дабы мой управитель мог занести тебя в списки.

— Сэр, — отвечал Отто, вновь заливаясь краской, — я — лучник Отто.

Глава XI Жертва на алтарь любви

Лучники, странствовавшие вместе с Отто, задали славный пир в ознаменование победы нашего героя, на котором друг его, как всегда, отличился по части еды и питья. Косоутофф, стрелок Ровского, отклонил приглашенье, столь велика была зависть грубияна к успеху юноши. Что до самого Отто, он сидел по правую руку от председателя, но все заметили, что он не отведал ни кусочка. Любезный читатель этих строк! Тебе известно отчего, отлично известно. Он был так влюблен, что и речи не могло быть об аппетите, ибо, хоть лично мне не приходилось замечать, чтоб потребление мною пищи уменьшалось в периоды страсти, не следует забывать, что Отто был герой романтический, а они, будучи влюблены, никогда не испытывают голода.