Рэймидж и барабанный бой - [82]

Рэймидж сжал кулаки. Идея, план, фантазия, мечта — он не был уверен, как назвать это, — становилась более ясной: значение движения Кордовы и его опасность для британского флота заставляло его думать столь быстро, что он даже удивился, когда обнаружил, что «Кэтлин» и авангард Кордовы все еще движутся прежними курсами. Ничего не произошло — кроме как в его воображении: он был все еще жив — притом что в его воображении он уже несколько секунд назад погиб наряду с каждым человеком на борту куттера.

Возможно, сквозь дым на идущих вслед за «Виктори» кораблях заметили смену курса Кордовы; возможно, прямо сейчас коммодор Нельсон пытается дать сигнал «Виктори». Но факты достаточно ясны: сэр Джон находится в серьезной опасности быть побежденным дымом, слабым ветром — и временем. Независимо от того, что он может приказать, кораблям потребуется время, чтобы переместиться из положения A в положения Б. И Рэймидж знал, что должен лицом к лицу встретить другой неприятный — и для него, вероятно, фатальный — факт: есть только один способ дать нужное время сэру Джону. И все же… Он развернулся в ярости и зашагал взад-вперед под взглядами Саутвика и Джексона.

Кровь отхлынула от его лица, оставив загорелую желтую плоть; сосредоточенность и ужас того, что он знал, заставили его так стиснуть зубы, что нижняя челюсть казалась очерченной четкой белой линией, под кожей выступили желваки. Его глаза, казалось, не просто глубоко посажены, но провалились, словно на последней стадии серьезной болезни. И Саутвик, и Джексон знали, что их капитан переживает что-то страшное в одиночку, и чувствовали себя опустошенными и злыми, поскольку ничем не могли помочь ему.

Рэймидж почувствовал, что чуть не сломал себе пальцы правой руки, сжимая какой-то маленький предмет, и, возвращаясь издалека, попробовал сосредоточить на нем взгляд: это было кольцо Джанны, все еще висевшее на ленте вокруг его шеи. Он засунул его назад под рубашку и, как бы очнувшись после сна, понял, что чайки все еще кричат за кормой «Кэтлин», пушки все еще грохочут впереди, слабое солнце прилагает все усилия, чтобы просиять сквозь туман, и матросы из экипажа судна все еще смеются и шутят. И Саутвик стоит перед ним с озадаченным выражением лица.

«Капитан» начал поворачивать на левый борт, выходя из линии и прочь от врага. Не было поднято ни одного сигнального флага. Казалось, корабль потерял управление — однако его паруса разворачивались. И он продолжал поворачиваться.

— Он оставляет линию и разворачивается! — воскликнул Саутвик недоверчиво.

Рэймидж сразу понял намерение коммодора. Но «Капитан» был милей дальше, чем «Кэтлин»: ему потребуется двадцать минут, чтобы преодолеть эту милю. И если ведущие корабли Кордовы не будут задержаны на двадцать минут, он прибудет слишком поздно.

Фантазия, которая стала идеей, теперь становилась необходимостью, чтобы коммодор мог преуспеть, и Рэймидж чувствовал страх. Он стремительно набросал схему в блокноте, сделал некоторые вычисления в уме и затем обернулся к Саутвику. Он не мог смотреть старику прямо в глаза, когда говорил придушенным голосом, сам едва его узнавая:

— Мистер Саутвик, я попрошу вас развернуть судно и идти на перехват «Сан Николаса».

Отвернувшись быстро, чтобы не видеть лицо Саутвика, он оглянулся назад на «Капитана». После разворота тот лег на курс, направленный мимо кормы «Диадемы» и перед «Превосходным». Идя этим курсом (один и, предположил он, не только без приказа, но и вопреки ему), коммодор может сблизиться с передовым — самый ближним, по крайней мере, — кораблем испанцев.

Саутвик отдал приказы, необходимые для смены галса, прежде чем полностью понял значение того, что Рэймидж планировал сделать. Как только он действительно это понял, он почувствовал себя униженным тем, что кто-то другой, достаточно молодой, чтобы быть его сыном, мог принять такое решение без очевидного страха или сомнения. И теперь продолжает шагать взад-вперед все той же мягкой, почти кошачьей, походкой, как будто он был на часах, и иногда потирает свой шрам.

Не задумываясь, Саутвик шагнул к Рэймиджу, посмотрел на него в упор налитыми кровью глазами и сказал мягко, со смешанным выражением гордости, привязанности и восхищения:

— Если бы вы пережили этот день, вы стали бы таким же великим адмиралом, как ваш отец.

С этим он отвернулся и начал выкрикивать приказы, которые утвердили «Кэтлин» на ее новом курсе в направлении авангарда Кордовы, приближающегося по скуле левого борта; британская линия простиралась далеко на ее левой раковине, а «Капитан» только что миновал нос «Превосходного» и покинул линию.

В течение нескольких следующих минут больше нечего было делать, и Рэймидж прислонился к гакаборту, вглядываясь в сотый раз в корабли Кордовы. Только теперь он увидел реальный результат своего решения, и тут же на него навалился настоящий страх.

Страх прибывал медленно, как осенний туман, поднимающийся почти незаметно в долине; он добрался до его тела, как изморось, пропитывающая рубашку из хлопка. И Рэймидж чувствовал, что раздваивается. Один Рэймидж был просто телом, сила которого внезапно исчезла, чьи руки дрожали, у чьих коленей не было никаких мускулов, живот стал губкой, пропитанной холодной водой, зрение обострилось, так что цвета стали более яркими и стали различимы детали, которые обычно оставались незамеченными. Другой Рэймидж отделился от собственного тела, ошеломленный тем, что должно было быть сделано, ужасающийся тому, что сам запланировал, и притом прекрасно сознающий, что он приказал это и теперь должен хладнокровно наблюдать, как его решение будет выполнено.