Рэймидж и барабанный бой - [11]

Если бы он мог надуть донов, заставить их поверить, что он может разрушить их судно, если они не примут альтернативу — сдаться и идти на буксире… Но если он даже сотворит такое чудо — сможет ли малютка «Кэтлин» буксировать такую громадину? Прецедента он не помнил, и был только один способ узнать.

Рэймидж разглядывал фрегат и снова проклинал судьбу, которая подбросила это чудовище в пределах видимости его впередсмотрящих, слыша, как матросы вокруг него все еще смеются и шутят, и чувствуя, что Джанна наблюдает за ним. Веселая ругань Саутвика, подбадривающего людей, которые разматывали трос, доносилась с бака.

Рэймидж стал рассматривать каждого матроса на палубе по отдельности. Он знал их всех по именам, знал большинство их изъянов и достоинств. Нескольких он повысил в звании — и всех одинаково любил. Потом он посмотрел на Джанну и Антонио и заставил себя вообразить, как все они лежат на палубе мертвые, в лужах собственной крови, в то время как «Кэтлин» пытается уйти от бортового залпа фрегата, потому что он просчитался и испанцы не позволили себя обмануть.

Он может проиграть все — его корабль, жизнь, Джанну, экипаж, который слепо и с охотой доверяет ему, — и в сравнении с этим, очень немного получит, если преуспеет. Возможно, несколько сдержанных похвальных слов от сэра Джона и коммодора, но скорее выговор за то, что он не уделил должно внимание приказам. Конечно, о нем не упомянут в «Лондонской газете» — в случае успеха ему не станут задавать щекотливых вопросов, но едва ли он может ожидать награды за неповиновение.

Депеша адмирала в Адмиралтейство с одобрительным отзывом об офицере, впоследствии напечатанная в «Газете», была мечтой всех — от гардемарина до заслуженного капитана, так как это означало быстро продвижение по службе (достающееся, думал он с горечью, лишь тем отмеченным счастливчикам, кто пережил свои подвиги, описанные в депеше).

Зачем даже думать о попытке захватить фрегат? Неужели его захватил поток бесплодных мечтаний? Или — пришла вдруг отрезвляющая мысль — он становится одержимым игроком, вроде тех бледных, нервных джентльменов со стеклянными глазами, которые заполняют «Уайтс», ведомые в этот модный игорный дом неким внутренним демоном, чтобы поставить половину состояния на выпавшую карту или брошенные на стол кости? Рискуя любимым поместьем, женой, детьми, положением в обществе ради удовлетворения желания, столь же благородного — и, очевидно, столь же непреодолимого, — как желание помочиться?

Рэймидж удивлялся тому, что способен беспристрастно оценивать ситуацию. Его отец будет горд, если он преуспеет — и так же горд, если потерпит неудачу, потому что для него главное, чтобы сын попытался. Джанна ничего не понимает в подстерегающих его опасностях, она просто молода и порывиста, и все же она хочет, чтобы он попытался — возможно, по той же самой причине, что его отец, но также и потому, что она наслаждается приключениями. Когда он спас ее из-под носа наступающих французов, он также спас ее от тюрьмы, в которую превратилась бы жизнь молодой женщины, возглавляющей одну из самых влиятельных семей в Тоскане; женщины, которую мать воспитала как мальчика в отчаянной попытке помочь справиться с управлением пусть и небольшим, но неспокойным государством.

Рэймидж внезапно повернулся и пошел на бак, желая разом покончить с потоком мыслей и предчувствий. Впереди его ждала громадина, остановленная здесь внезапно налетевшим шквалом. Но прежде чем он поравнялся мачтой, он внезапно осознал: что бы ни случилось, он собирается сделать это из-за того же непреодолимого желания, что и у тех несчастных бледных игроков в «Уайтсе», желания, которому он не мог сопротивляться. Мысль об этом заставляла его чувствовать себя виноватым.

Саутвик карабкался по трапу, прицепляя к поясу саблю — или что-то наподобие сабли, подумал Рэймидж, так как оружейник, который выковал ее, должно быть, вдохновлялся такими образцами, как мясницкий топор, сарацинский ятаган, старинный шотландский палаш и вест-индское мачете.

— Хорошо, что это доны, сэр, — ворчал штурман, шаря по своему объемистому брюху, чтобы потуже затянуть пряжку. — Легче иметь дело с ними, чем с лягушатниками, хотя бы потому, что они воюют всего несколько недель. Они все нервные, и я держу пари, что флот у них набит крестьянами, которые не могут отличить рей от колодезного журавля.

— Возможно, но не забывайте, что на корабле, вероятно, много солдат, которых используют как сверхштатных матросов.

— Чем больше, тем лучше, — сказал Саутвик бодро, делая попытку еще туже затянуть пряжку, — они будут мешать морякам.

— Надеюсь, что так, но если вы любите держать пари, никогда не предсказывайте результат в день скачки.

Саутвик глянул удивленно.

— Вообще-то, нет, сэр, но, — добавил он с широкой ухмылкой, — сегодня я готов спорить на что угодно!

— Прекрасно, — сказал Рэймидж с усмешкой, — если вы уже сделали ставку, и жокеи оседлали коней, мы готовы к первому заезду. Бейте общий сбор, мистер Саутвик.

Когда Джексон с его высоко расположенного места на рее услышал отрывистый, но ритмичный стук барабана, призывающий матросов на общий сбор, он почувствовал сильное облегчение. Он бдительно следил за качающейся на волнах громадиной, но одним глазом посматривал на мистера Рэймиджа, стоящего у карронады прямо под ним, и не знал, какой вид волнует его больше.