Поскольку Саша был офицером, его не отправили сразу «попариться» в лагерной бане, а оставили для допроса. Поселили русского в том же бараке, где жил Яков Штейн, и именно Яков был первым, с кем лейтенант заговорил.
— Да, парень, у тебя не лицо, а северное сияние!
Штейн озадаченно посмотрел на русского. Во-первых, среди узников было не принято так громко общаться, так как это могло привлечь внимание капо или охранников. Во-вторых, Яков просто не понимал, о чем говорит собеседник.
— Не понимаешь, что ли? Северное сияние. Нордлихт.[49] Короче, синяк у тебя знатный, парень.
— Теперь понял, — кивнул в ответ Штейн, догадавшись наконец, что тот имеет в виду. Прошлым вечером Яков попал, под горячую руку одному из вахманов, которому показалось, что еврей медленно закапывает яму для трупов. Выхватив из рук испуганного Якова лопату, вахман с размаху ударил ею по лицу заключенного. Повезло еще, что удар пришелся плашмя. В противном случае Штейн тут же и пополнил бы содержимое могильной ямы, а не ходил на полусогнутых ногах с огромным фиолетово-зеленым синяком на пол-лица. — Нордлихт — это северное сияние по-немецки? Красиво, надо будет запомнить.
— Приятно познакомиться! — русский встал со своего места и протянул Якову руку. — А меня зовут Александром Печерским. Но ты можешь называть меня Сашей.
— Яков Штейн, — юноша ответил на крепкое рукопожатие. — Но ты можешь звать меня Нордлихтом.
В тот момент Яков еще не знал, что всего через три недели Печерский вытащит его из этого ада…
