«Революция сверху» в России - [18]

К концу XVIII века (мы пока, конечно, не переходим грань 1789 г.) и в России, и на Западе — «плоды просвещения», близость стиля в архитектуре, литературе, музыке, живописи; можно отметить более или менее сходные технические достижения; войска в похожих мундирах и треуголках. В российской дворянской жизни вместо петровского страха — все более усиливаются понятия чести, что закреплено законом о вольности дворянской (1762), Жалованной грамотой дворянству (1785). Более того, русские нравы кое в чем мягче европейских; Россия — единственная из крупных стран, где с 1754 года отменяется смертная казнь; речь не идет, понятно, о постоянных (и в ту пору и позже) «внесудебных» убийствах крестьян, солдат; но все же ни один суд империи отныне не имел права вынести смертного приговора без чрезвычайного, «высочайшего» утверждения (как это было в случаях с Мировичем, Пугачевым, декабристами). И сколько бы мы ни говорили и ни писали сегодня о лицемерности, относительности подобных милостей, нельзя не признать, что они имели все же большое моральное значение.

Если в стране, в обществе официально отменена смертная казнь, тем самым признается ее вредность, неестественность.

Итак, «догнали Европу».

Но к западу от Эльбы, повторим, крепостного права нет уже несколько веков. Французские дворяне, испанские идальго не занимаются собственным хозяйством, не затевают барщины, требующей прикрепления крестьян к земле: огромные владения графов, герцогов, маркизов, виконтов отданы в аренду мужикам, которые платят за то чинш (оброк) и ряд других повинностей — помещику, церкви и государству. Разумеется, французские господа пытаются повинности увеличить, делая по-своему то же самое, что русские помещики, увеличивая барщину; а крестьяне, как могут, сопротивляются натиску, приближая последний день и час старых хозяев.

В России же, давно замечено, в XVIII веке рядом, друг за другом издаются законы «европейские» и «азиатские»: то, что продвигает технику, науку, культуру, и то, что — закрепощает. Вот далеко не полный перечень:

1725 — основание Академии наук;

1731 — запрещение крепостным брать откупа и подряды;

1736 — «вечное закрепощение» рабочих, мастеровых на мануфактурах;

1754 — отмена смертной казни;

1755 — основание Московского университета;

1757 — основание Академии художеств;

1760 — право помещиков ссылать крепостных в Сибирь;

1765 — учреждение Вольного экономического общества и — право помещика отправлять крепостных в каторжные работы;

1767 — запрещение крестьянам жаловаться на помещиков;

1774 — основание Высшего горного училища в Петербурге;

1783 — крепостное право на Украине и — создание Российской Академии.

Русская промышленность, в основном на крепостном труде, выдает к 1800 году больше всех в мире чугуна (по сегодняшнему — уровень смешной: менее 200 тысяч тонн в год, что составляет примерно четырехчасовую норму сегодняшней советской металлургии, но для той эпохи хватало!). Первые места у России по металлу, вооружению, военной технике, она не уступает по многим показателям даже Англии, где уже второй век «берет разбег» капитализм…

Можно сказать, что петербургская империя была гениально подгоняемой телегой, которая, повинуясь петровскому кнуту, сумела на какое-то время обойти медленно разогревающийся, еще не совершенный западный «паровичок»; позже усилиями Уатта, Стефенсона, Фультона он разведет пары…

Но до того как будто еще далеко. Пока же, в конце XVIII века, налицо разные типы экономики и сходные, во многих отношениях обманчивые, показатели, заставляющие кое-кого думать, что внерыночный, палочный путь ничуть не хуже заморских, басурманских основ…

Таковы дела в экономике. Что же в политике?

На Востоке и на Западе — абсолютные монархии, причем просвещенное правление Екатерины II лучшие европейские философы ставят в пример Людовику XV, Фридриху II, Марии-Терезии и другим правителям.

Меж тем многие минусы западных монархий, например, запреты сочинений Дидро и Вольтера во Франции (в то время как они широко издаются в России), жестокие конфликты государства с обществом, например, неоднократные разгоны французскими королями старинных французских судебных учреждений (парламентов), в то время как в России ничего подобного «не требуется», — это, кажется, свидетельствует о более благополучном, устойчивом устройстве петербургской империи, нежели, скажем, парижской (как раз в эту пору Людовик XV восклицает: «Мы держим власть нашу исключительно от бога, и право издавать законы, которыми должны управляться наши подданные, принадлежит нам вполне и безраздельно»).

В знаменитых беседах Екатерины II и Дидро обе стороны согласились, что разгон парижского парламента в 1771 году — мерзость и безобразие. Дидро записал: «Императрица говорила мне, что насилие, творящееся над парламентом, и уничтожение его представило французский народ в самом недостойном и жалком виде».

Так, возможно, думал и прогрессивный государственный деятель Неккер, чьи разумные меры пресекались неразумной властью, и в конце концов этот конфликт стал одним из поводов Великой французской революции.

Внешнее, куда более устойчивое правление Екатерины II могло показаться идеалом для разумных деятелей предреволюционной Франции. Лишь много позже дочь Неккера, знаменитая писательница Жермена де Сталь, посетив Россию, бросит известный афоризм, который в переводе Пушкина звучал так: «Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою».