Революция. Книга 2. Начало - [33]

— Все это очень занятно, господин Райли, но вы, судя по всему, плохо осведомлены. — Керенский подался вперед. — Говорят, от Распутина зависит жизнь наследника трона. Император считает его членом семьи, а немка — та и вовсе без ума от Старца. Вы понимаете, что станет с его убийцами?

— Вам и не нужно марать руки, — заверил Шломо. — Подберите отважных и надежных людей. Лучше всего из депутатов, они ведь неподвластны закону?

— Наш император выше закона! — мрачно возразил Керенский.

— Но не выше закона Архитектора! Если император по малодушию своему попускает развратного хлыста и взяточника творить дело тьмы под личиной света? — горячо затараторил Соломон, глядя, как бежит по циферблату секундная стрелка. — Если духовенство не желает низвергнуть этого растлителя, шарлатана и еретика? Кто должен выйти вперед и взять на себя тяжкое бремя ради спасения России?

Керенский хмурил лоб и молчал.

В наступившей тишине отчетливо зазвучали приближающиеся шаги. Кто-то шел по коридору к номеру. Шломо прислушался — человек был один.

Разговоры не помогли. Пришла пора действовать.

Он распахнул пиджак и вытащил из жилетного кармашка маленькую шкатулку из орехового дерева. Орел оказался в ладони.

— Александр Федорович, — голос Шломо заставил Керенского поднять глаза. — С этой минуты вашим самым заветным желанием будет смерть Григория Распутина.

Глаза Керенского подернулись влажной пеленой.

Соломон скрипнул зубами, борясь с болью в ладони, и продолжал:

— Найдите исполнителя. Человека публичного, известного в политических и светских кругах. Убедите его взять ответственность на себя.

В замочную скважину вставили ключ. Хрустнул и лязгнул поворотный механизм.

— Вот это, — Соломон показал Керенскому серебристый артефакт, — поможет вам его убедить. Нужно просто сжимать во время разговора фигурку в кулаке.

Керенский смотрел на Орла, словно на блестящий кругляш в руках гипнотизера.

Хлопнула дверь номера «22/1».

— Когда Распутин умрет, вы вернете мне эту фигурку, — сказал Шломо, чувствуя, как пот застилает глаза.

В Комнате Размышлений скрипнули половицы.

— Как только определитесь с кандидатурой — сразу дайте мне знать, — выдохнул Шломо. Он втиснул Орла в узкое ложе коробочки и подтолкнул ее к Керенскому.

Дверь в лазуритовую комнату распахнулась.

Гальперн тревожно посмотрел на вжавшегося в спинку кресла Внерабля.

— Аудиенция окончена, — произнес Александр Федорович жестяным голосом. — Вам пора уходить.

Шломо встал и одернул пиджак.

— До новых встреч, господин генеральный секретарь. — Соломон положил перед Керенским свою визитную карточку. — С нетерпением буду ждать известий от вас.

* * *

Погруженный в мрачные мысли Владимир Митрофанович Пуришкевич шел по вечерней Шпалерной улице. Уже завтра его санитарный поезд отправлялся на Румынский фронт, а сегодня он получил печальное известие — премьер-министр Штюрмер отказался утвердить устав «Общества Русской географической карты».

Детище Пуришкевича, кропотливо вскармливаемое последние месяцы, должно было послужить исключительно благим намерениям. Оно создавалось ради убедительного обоснования границ Российской империи после победоносного окончания войны, в котором Владимир Митрофанович не сомневался ни секунды с самого ее начала.

Только истинный враг государства, германофил, поставленный у руля правительства и Министерства иностранных дел подлым Распутиным, мог одним росчерком пера придушить это новорожденное дитя. Злонамеренно. В угоду кайзеровским прихвостням, расплодившимся в российском тылу.

Начальнику головного отряда Красного Креста Пуришкевичу не раз приходилось бывать на передовых позициях. За два года войны он вдоволь насмотрелся на страдания русских солдат и офицеров, изувеченных в кровавых боях. Боль и скорбь переполняли его на фронте и становились невыносимыми по приезду в столицу, охваченную министерской чехардой.

Но Владимир Митрофанович не собирался сдаваться без боя. Кауфман-Туркестанский, состоящий главным уполномоченным Красного Креста при ставке государя, утром передал Пуришкевичу волю императора. По возвращении с Румынского фронта монарх желал видеть Владимира Митрофановича в Могилеве. Приглашал к обеду и для доклада о настроениях армий в районе Рени, Браилова и Галаца.

Пуришкевич знал — государь высоко ценит его скромные труды на санитарном поприще. Встреча с императором давала еще один шанс на создание карты территориальных интересов победившей России и ее народа. Именно на нее обязательно станут опираться дипломаты на будущем мирном конгрессе.

Чей-то негромкий окрик выдернул Пуришкевича из мрачных раздумий.

Стремительным шагом его нагонял Керенский. Молодой, но быстро набирающий политический капитал оратор трудовиков. Владимир Митрофанович поморщился: этого позера и думского выскочку он в глубине души недолюбливал.

— Владимир Митрофанович, дорогой! — повторил Керенский, подойдя вплотную и заглядывая ему в лицо. — Мне нужно с вами серьезно поговорить!

Пуришкевич замер. Невероятно, но раньше он не замечал у Керенского такой особенности — глаза трудовика были разного цвета.

Один — бирюзово-синий, второй отливал малахитом.