Революция. Книга 1. Японский городовой - [42]

Пять лет назад.

Они с поручиком Курбанхаджимамедовым были здесь как раз пять лет назад…

Неужели Фатин забеременела от него?! И у него и здесь есть ребенок?! Но нет, мало ли клиентов у девушки в подобном заведении… Гумилев всячески отгонял от себя эти мысли, приводил сам себе весомейшие аргументы, но все равно в голове вертелось: «Сын… или дочь…»

Однако узнать все в точности не представлялось никакой возможности. Печальный, Гумилев вернулся домой, был крайне холоден с ни в чем не повинным Коленькой и рано лег спать, с головою накрывшись одеялом.

… Было еще темно, когда толстый и хромой слуга-араб со свечой обошел комнаты отеля в Джибути, безжалостно будя уезжающих в Дире-Дауа. Еще сонные, но довольные утренним холодком, таким приятным после слепящей жары полудней, Гумилев и Коленька отправились на вокзал; их вещи заранее отвезли туда в ручной тележке, и Коленька волновался, что их украдут, но совсем даже не украли.

Билеты во второй класс они купили без труда.

— Все европейцы обычно тут и ездят, — объяснял Гумилев Коленьке, входя в довольно скромного вида и содержания вагон. — Третий класс предназначен исключительно для туземцев, а в первом, который вдвое дороже и нисколько не лучше второго, обыкновенно ездят только члены дипломатических миссий и немногие немецкие снобы. То есть бездельники.

— Но шестьдесят два франка, однако…

— Не слишком дешево за десять часов пути, но это все же колониальная железная дорога, а не Московско-Виндаво-Рыбинская.

Примечательным было и то, что паровоз, пыхтящий впереди, носил громкое имя «Слон». На соседних путях стояли «Буйвол» и «Сильный», причем выглядели все три довольно плачевно, в чем путешественники смогли убедиться уже через несколько километров: на подъеме поезд замедлил ход, и два негра шли впереди него, посыпая песком мокрые от дождя рельсы.

— В самом деле, не Виндаво-Рыбинская, — ворчал Коленька. — Пешком, верно, мы бы добрались быстрее. А еще «Слон», прости, господи…

С обочины на поезд с любопытством таращились два шакала — Гумилев тут же пояснил, что эти твари всегда ходят парами. С не меньшим любопытством смотрели на поезд сомалийцы и данакили, хотя к железной дороге могли бы уже и привыкнуть. На маленьких станциях голые черные ребятишки протягивали к вагонам ручонки и заунывно тянули самое популярное на всем Востоке слово:

— Бакшиш! Бакшиш!

Коленька сначала бросал им мелкие монеты, провоцируя безобразные драки, а потом Гумилев запретил ему, сказавши:

— Пока до Харара доберемся, без копейки останемся. Их тут тысячи, и все хотят бакшиш. Привыкай к тому, что африканец все, что не может завоевать, либо украдет, либо выпросит. Тем более у европейцев.

Коленька унялся.

К обеду — вернее, завтраку, ибо позавтракать с утра они так и не удосужились — поезд прибыл на станцию Айша, где путники с аппетитом поели в заведении грека-буфетчика, принявшего их с распростертыми объятиями.

Грек отвел Гумилеву и Коленьке лучшие места, сам прислуживал, но из того же патриотизма крайне неприязненно отнесся к турецкому консулу — ведь греки известны своей враждою с турками. Гумилеву пришлось отвести буфетчика в сторону и сделать надлежащее внушение на жуткой смеси абиссинского и греческого. Тот устыдился, но на бедного консула все равно смотрел косо.

После еды пассажирам объявили, что поезд дальше не пойдет, так как дождями размыло путь. Раздались возмущенные возгласы, но железнодорожники были непреклонны. Грек обрадовался: теперь у него не только завтракали, у него и обедали, и даже ужинали.

— Пожалуй, возьмем еще коньяку, — сказал Гумилев.

За разговорами, выпивкой и закусками прошла вторая половина дня, благо гулять по совершенно уж затрапезной станции Айша желания ни у кого не возникло. Наконец Коленька сдался и сказал, что пойдет в вагон спать. Его примеру последовал и турецкий консул, чувствовавший себя крайне неуютно под косыми взглядами грека. Гумилев остался один и, выпив чашку кофе, вышел подышать свежим воздухом.

— Здравствуйте, господин, — сказал стоящий возле греческого заведения человек. Гумилев учтиво ответил и тут же обнаружил, что перед ним — его давний знакомый по Джибути, Мубарак, которого он волею случая спас от грабителей и, видимо, от смерти.

— Вижу, вы узнали меня, — сказал Мубарак. — Пойдемте внутрь, я с дороги и выпил бы кофе.

Они вернулись за столик, грек принес старику кофе.

— Какая неожиданная встреча, — сказал Гумилев.

— Я же говорил, что она произойдет, — заметил старик. — Вы, верно, снова путешествуете?

— Да, собираюсь в Харар. Мои спутники спят в вагоне поезда, мы приехали на нем и теперь вот ждем, пока починят дорогу… А вы?

— Я пришел с караваном одного моего знакомого купца. Он пошел дальше, а я вот остался здесь.

— По торговым делам? — улыбнулся Гумилев, памятуя их прошлую беседу в Джибути.

— Можно сказать и так, — улыбнулся в ответ Мубарак. — Храните ли вы мой скромный подарок?

— Да, и более того, он мне дважды спас жизнь.

— Вот как?! — удивился старик.

Гумилеву пришлось рассказать Мубараку о том, что произошло в деревеньке галласов во время визита туда негуса Менелика, хотя негус и просил об этом умалчивать. Старик, казалось, не придал большого значения самой истории с металлическим скорпионом, спасшим своего хозяина; куда сильнее заинтересовали его слова Менелика. Он даже попросил повторить, что именно сказал негус.