Революция - [80]

И туту меня перехватило дыхание.

Я уже видела это лицо. Той страшной ночью, когда пал Версаль. Я вспомнила того, кто стоял в толпе, натянув шляпу на лоб, и раздавал золотые монеты, подстрекая к разбою и расправе. Его глаза тоже были — цвета полуночи.

Герцог обернулся.

— Ах, воробушек, — сказал он. — В какие времена живем!

Я кивнула, не в силах произнести ни слова.

— Кажется, весь Париж сошел с ума.

— Да, — прошептала я. — Кажется.

Он подошел поближе и наклонил голову.

— Что-то ты бледная, — заметил он и налил в стакан бренди. — Выпей. Тебе станет лучше.

Как только дверь за ним закрылась, у меня подкосились ноги. Стакан выпал из моей руки и разбился о мрамор. Я поняла, кто распахнул врата ада и напустил на нас демонов.

— Зачем?.. — шептала я в тишине. — Зачем?

Вместо ответа из моей памяти выплыли голоса. Я зажала уши руками, но они не умолкали. Убийца Жар: «Вали к своему хозяину. Передай, что у нас тут работа кипит». Бабушка: «Настанет день — и тебе встретится сам дьявол, девочка». Луи-Шарль: «Мама его не любит. Я слышал, как она говорила про него с тетей Елизаветой. Будто он строит из себя революционера, а на самом деле просто хочет сесть на трон». И герцог: «Враг моего врага — мой друг».

Все это время он лгал мне. У него и в мыслях не было помогать королю. Король его враг, а враги короля — то есть революционеры — его друзья. Это его золотом оплачены бунты и беспорядки. И то, что я видела сегодня, — дело его рук.

Я сжала виски руками, надеясь выдавить это знание из головы.

— Зачем? — выкрикнула я в тишину пустой комнаты. — Зачем, черт побери, зачем?!

Ярость овладела мною. Я швырнула свечу об стену, затем разбила вазу, смела склянки с туалетного столика… Внезапно чьи-то руки схватили меня, и я услышала:

— Уймись! Уймись, говорю тебе!

Это был Николя. Стряхнув его с себя, я продолжила бесноваться — рвала наряды герцога, ломала его украшения, пока старик не дал мне пощечину.

— Да что с тобой? Что на тебя нашло? — недоумевал он.

— Это все он, это герцог! — бушевала я. — Он стоит за резней! Он за нее заплатил!

— Придержи язык, — нахмурился Николя. — Ты не в себе.

— Он хотел помочь королю, он сам так говорил! — кричала я. — Все это время я верила, что помогаю ему спасти короля!

Николя рассмеялся.

— Так-таки и верила, девочка? Или то было удобное оправдание? Впрочем, сейчас уже не важно. Просто он оказался лучшим лицедеем, чем ты. Править Францией — единственное, чего желает герцог. Сегодня вечером он поможет предводителям Революции избавиться от врагов. Он заплатил парижским отбросам, чтобы они сделали всю грязную работу. Революционеры многим ему обязаны и скоро оплатят свой долг сполна. Они сделают его королем.

— Я тебе не верю! Революционеры хотят разделаться с монархией, они же только об этом и говорят.

— Чего хотят революционеры и что они вынуждены будут сделать — не одно и то же. Революция висит на волоске. Если ее не подавят пруссы — подавят роялисты. Нам нужен сильный правитель. Кто-то, кого одинаково поддержат все. Герцог Орлеанский! Он существо самой редкой породы — якобинец голубой крови, одновременно роялист и революционер. Кто лучше него объединит разобщенную Францию?

— Ноу Франции уже есть король, — возразила я. — Людовик попреж-нему король.

— Это не надолго.

— Ты хочешь сказать, его отправят в провинцию?

— Отправить-то отправят… Но не в провинцию. Сперва будет суд. Просто для вида. А потом — гильотина.

Ярость отпустила меня. На смену ей пришел страх.

— Но есть дофин! — Я схватила Николя за рукав.

Он кивнул.

— Да. И его объявят королем. А герцог станет регентом. И будет править страной.

— До тех пор, пока Луи-Шарль не подрастет. Когда он станет совершеннолетним, герцог не сможет больше править, верно? — спросила я, хватаясь за последнюю надежду.

— Дофин — мальчик болезненный, как и его покойный брат. Многие считают, что он не доживет до десяти лет, не то что до совершеннолетия.

— Нет! — Я затрясла головой, не желая больше слышать ни слова.

Все это время герцог Орлеанский строил планы, чтобы погубить короля. Каждая ошибка, совершенная Людовиком, была ему на руку. Каждая победа, одержанная революционерами, помогала ему. А также неурожаи. И холодные зимы. И голод. И угрозы соседей. И гражданская война. Все складывалось в его пользу.

И я сама, собственными руками, тоже ему помогла.

Осознание кинжалом вонзилось в мое сердце. А вдруг я невольно выдала ему чьи-то имена? И кто-то сегодня погиб, оттого что я рассказала про его встречу с королем или про письмо к королеве? Что, если это из-за моих слов Луи-Шарль и его семья оказались в заточении? Я взвыла как раненый зверь и сползла на пол. Меня душили слезы.

— Поздно плакать, — сказал Николя, склонившись надо мной. — Вставай. Собери осколки и ступай. Чтобы к возвращению герцога тебя тут не было.

Но я не встала. Я лежала на полу, пока свечи не сгорели дотла, а утреннее небо не порозовело. Тогда я вспомнила, что мне пора на работу в Тампль, что Луи-Шарль ждет меня.

Я встала на четвереньки и хотела подняться, но тут увидела свое отражение в зеркале герцога. На меня смотрел незнакомец. Человек с бледным как мел лицом, по которому размазаны слезы, и с мертвыми глазами.