Революция - [40]

Я изобразила реверанс, хотя это непросто в штанах, и замерла, потупив взор. Она велела мне подойти ближе и какое-то время разглядывала меня, словно собиралась с мыслями. Наконец она сказала:

— Мой сын полюбил тебя. Он был веселым мальчиком, пока не умер его брат. Теперь он проводит слишком много времени в мрачных раздумьях, подолгу предается печали и оттого теряет здоровье. Я хочу, чтобы ты стала его компаньонкой. Развлекай его. Пой и танцуй для него. Пусть в его бедное сердце вернется веселье. Возьмешься ли ты за это?

Я ответила, что о большей чести не смела и мечтать. Что люблю дофина больше собственной жизни. При этом я пустила слезу и говорила с прочувствованной хрипотцой, хотя мальчишка был мне безразличен, я видела в нем всего лишь средство для достижения моей цели.

Королева, поверив в мое лицедейство, улыбнулась. Она протянула мне мешочек с деньгами и сказала, что я могу идти. Ее фрейлина велела мне собрать вещи и поскорее возвращаться во дворец, где отныне я буду жить. У меня будет комната по соседству с покоями дофина.

Я рассовала половину денег по карманам штанов. Мешочек с оставшимися монетами предстояло отдать дяде: он не поверит, что я ушла из дворца с пустыми руками. Затем я побежала прочь из королевских покоев, вниз по лестнице, к огромным входным дверям и дальше по ступеням.

«Дофин меня любит! — радовалась я. — А однажды меня будет любить весь Париж. Я стану величайшей актрисой Франции!»

Иногда я вспоминаю ее — ту девчонку, какой была тогда. Вижу, как она бежит по Мраморному двору, в потрепанных штанах до колена и камзоле с чужого плеча, и смеется. Как она танцует от радости, и радужные ожидания кружат ей голову.

Я помню ее, но я ее больше не знаю.

Опустив дневник, я на несколько секунд закрываю глаза.

Да, я тоже вижу эту девчонку. Слышу ее голос. И хочу, чтобы она рассказала свою историю до конца. Но в этот момент в дверном замке поворачивается ключ. Отец вернулся. Это плохо. Наверняка Минна уже сообщила ему, что я вчера потратила триста евро. Он, конечно же, спросит, на что, а я не хочу отвечать правду. Не хочу сейчас выяснять с ним отношения.

Я хватаю рюкзак и засовываю туда дневник. Мчусь в свою комнату, стаскиваю джинсы и залезаю в постель. Слышу, как отец ходит и ставит портфель на пол. Потом снимает ботинок. Второй. Потом идет к моей двери, заглядывает и зовет меня шепотом:

— Анди!

Я мерно дышу, лежа к нему спиной, чтобы он не мог разглядеть мое лицо. Он приоткрывает дверь чуть шире. Свет из коридора ложится на стену, и я вцжу его тень.

— Анди, ты спишь?

Когда мы с Труменом были маленькими, он возвращался с работы и целовал нас перед сном. Сейчас он даже не переступает порог комнаты. Пара секунд, он закрывает дверь и уходит.

Я вздыхаю с облегчением.

И с грустью.

27

Утро. До меня доносится колокольный звон и ржание лошадей в конюшне. Запах сена и навоза.

— Алекс, просыпайся, — шепчет мне чей-то голос. — Папа говорит, надо помочь с марионетками. Вставай, соня, вставай…

Я открываю глаза. Над моей кроватью нависает огромная марионетка из папье-маше. У нее крючковатый нос, острый подбородок и маленький перекошенный рот. На меня таращатся безумные стеклянные глаза.

— ПРОСЫПАЙСЯ! — кричит чудовище.

Я тоже кричу и подскакиваю на постели. В ужасе оглядываюсь. Никого. Никаких исполинских марионеток, никаких лошадей и коров. Я не в конюшне. Я дома у Джи и Лили, в гостевой комнате. Мне все приснилось. Так, хорошо, нужно успокоиться. Я делаю глубокий вдох, стараясь унять колотящееся сердце и дрожь в руках.

Это опять из-за таблеток. Надо все-таки снизить дозу. Тоска — это ужасно, но двухметровая говорящая марионетка — тоже не шутки.

В окно сочится серый утренний свет. Я пытаюсь понять, который час. Сколько я проспала? Нашариваю часы. Ого, девять утра. Нехорошо. Я надеялась к этому времени быть в библиотеке. Уже четверг, а мне надо переделать уйму дел, если я хочу свалить отсюда в воскресенье. Я принимаю таблетки — на этот раз всего две — и тянусь за джинсами, которые вчера бросила на пол. Надевать их приходится под одеялом. В комнате не просто нет отопления, тут настоящий дубак.

Когда я собираюсь вылезать из постели, звонит мобильник. Номер незнакомый.

— Алло, — произношу я, стараясь звучать не слишком сонно.

— Привет. Это Виржиль.

— Виржиль?.. — переспрашиваю я.

Неожиданно. Я даже побаиваюсь, что меня снова глючит.

— Ага. Ты еще в Париже?

— Да.

— Чудеса. Я думал, тебя уже след простыл.

Я морщусь, вспоминая вчерашнее.

— Слушай, прости. Я не всегда веду себя как засранка, — говорю я. — То есть почти всегда. Но все-таки не совсем.

Я слышу смешок, потом снова голос:

— Я звоню, потому что у меня твой айпод. Забыл тебе его вчера вернуть. Ты небось решила, что он пропал? Короче, я набрал номер, который на нем написан. Так и подумал, что это твой мобильник.

— Прикольно. Я даже не успела заметить, что айпода нет. Спасибо тебе. Правда. На этой штуке вся моя жизнь.

Там полная подборка всех моих любимых групп, а также бесценный сборник всех композиторов, которых Натан хоть раз упоминал на уроках.

— Да, я заметил, — отзывается Виржиль. — Я всю вчерашнюю смену его слушал. Надеюсь, ты не против. По радио часто крутят фигню, а все, что на моем айподе, мне уже надоело.