Революция - [37]

Они принесли из столицы и другие вести: цены на хлеб взлетели до небес, и оголодавшие люди напали на зернохранилища. На улицах кричат, что король потратил шестьсот тысяч ливров на похороны своего сына, когда тысячи французских детей ежедневно умирают от голода. Еще рассказали, что безвестный актер по имени Тальма сыграл Брута, убийцу Цезаря, в римском одеянии — с обнаженными руками и ногами. Никто раньше такой дерзости не допускал, персонажей любой эпохи играли в современном платье. Критики назвали игру Тальма революционной. В театре был аншлаг.

Отец сказал:

— Это поразительно. Я поеду в Париж, я должен это видеть.

Мать умоляла его остаться, еще раз попытать счастья с марионетками. В последний раз.

— Люди придут, Тео, — сказала она, прижимая к груди моего младшего брата. — Обязательно придут. Ведь твои марионетки — самые красивые.

Отец улыбнулся ей. Мать любила его, а он любил ее, притом любил безумно. Для меня это осталось загадкой. Когда я последний раз ее видела, ей было уже тридцать шесть. Далеко не юная девица с персиковой кожей. И далеко не красавица. Ее темные волосы разбавляла седина, у нее крошились зубы, и от нее вечно пахло мочой и кислым молоком.

Он наклонился к ней и, думая, что никто их не видит, положил руку ей на грудь. Затем поцеловал младенца в головку, а мать в губы. Безумие как есть. Я отвернулась, потому что терпеть этого не могу, и поклялась себе, что никого и никогда не полюблю. Буду жить как захочу, буду верна только собственной воле.

Весь следующий день отец и мать ходили в приподнятом настроении. И мы в последний раз выкатили свой балаган на городскую площадь.

Итак, она была нищей актрисой с лицом простушки. У нее была семья. Они все вместе отправились в Версаль, где жили король с королевой. Прямо перед Революцией. Невероятно! Видимо, там она и встретила Луи-Шарля. Наверняка. И что же случилось потом, в Версале? Что она там увидела? Я хочу знать, что с ней было дальше.

С книжной полки раздается бой часов. На старинном циферблате — час ночи. Я уже сонная, а завтра утром мне в библиотеку. Надо заранее положить в рюкзак ноутбук и блокнот, почистить зубы, зарядить телефон — и как следует выспаться.

Вместо этого я переворачиваю страницу.

26

24 апреля 1795

Все началось с того, что мы играли Панча и Джуди[34]. Перед сценой собралась небольшая толпа — впервые за все время. Я до сих пор гадаю, почему люди пришли в тот день. Будто чувствовали, что тучи сгущаются, и решили посмеяться, пока еще можно.

— Ха-ха-ха! Вот тебе! — воскликнул Панч и ударил Джуди дубиной по голове, проламывая ей череп. Зрители взревели. Занавес. Поверженная Джуди, у которой один глаз болтался на ниточке, высунулась из-под занавеса и поклялась, что месть ее будет ужасна.

Когда она исчезла, появилась я. Моей задачей было развлекать публику в промежутках между актами. Я ненавидела эту работу — кривляться для дураков и мерзавцев, вонючих и ковыряющих в носу, — и все ради мелочи, завалявшейся в их карманах. Для интермедий я надевала штаны до колена и жилетку, хотя моему дяде это не нравилось. Он желал, чтобы я наряжалась в красное платье с глубоким вырезом и с туго затянутой талией, но ведь это не его мужики щипали за задницу. Пока я пела и плясала, за кулисами готовили марионеток и меняли декорации к новому акту. Как только занавес поднимался, я исчезала.

Вот Джуди, само добродушие, приносит Панчу тарелку недоваренной фасоли, и Панча начинает ужасно пучить. Его живот раздувается. Когда он могучим пердежом сметает со стола горшок с фасолью, а затем новый взрыв газов выбрасывает Джуди в окно, толпа аж воет от восторга. Следующий раскат из задницы Панча забрасывает соседского пса на дерево. Сосед жалуется судье, тот посылает к Панчу пристава. Панч задувает пристава в печную трубу, потом мощью метеоризма выносит судью из зала суда и заодно висельника прочь из петли. Все это время дядя имитирует неприличные звуки, растягивая губы пальцами.

Толпа разрасталась: люди подходили, привлеченные аплодисментами. Потом на площади остановилась роскошная белая карета с открытыми окнами. Я глянула на пассажиров, и кровь в моих жилах застыла. Я видела их портреты на листовках. То были король с королевой, их дочь Мария-Тереза и мадам Елизавета, сестра его величества.

Я смотрела на королевскую чету. Они сидели прямо и неподвижно. После похорон их старшего сына прошел всего месяц, и я не сомневалась, что нас накажут за веселье в дни траура. Бросят в тюрьму и оставят там гнить заживо. Я замерла на месте и едва дышала в ожидании приказа об аресте. Но вместо этого я услышала совсем другое: тихий детский смех.

А потом нежный голосок произнес:

— Мама, вы видели? Панч отправил собаку на дерево! Какие смешные куклы!

В окне кареты показался мальчик, которого я до того не разглядела, — Луи-Шарль, младший брат покойного дофина. Теперь он сам стал дофином. Он был хорошенький и чистенький, совсем не похожий на моих чумазых драчливых братьев, как лебедь не может быть похож на ворон.

Едва представление закончилось, меня подозвали к карете. Я подошла, кланяясь на каждом шагу. Луи-Шарль высунулся из окна и протянул мне золотую монету. Я поблагодарила его и поклонилась снова. Памятуя о том, что к коронованным особам нельзя поворачиваться спиной, я сделала шаг назад, оставаясь к ним лицом. И, как только я опустила ногу на землю, раздался оглушительный пук. Я сделала еще шаг — звук повторился. Это был мой жадный дядя, черт бы его побрал! За пару лишних монет в кармане он охотно отправил бы меня на виселицу.