Революция - [33]

Жюль пожимает плечами, прощается и шагает прочь. Я перебираю струны, надеясь поиграть еще часок, заработать сколько-то, чтобы хватило на горячую еду в какой-нибудь забегаловке. После нескольких аккордов «Wake Me Up When September Ends»[29] одна из струн лопается. Запасных я не взяла.

Я поворачиваюсь и ищу взглядом парня в оранжевом. Он не успел отойти далеко, но вот-вот свернет за угол.

— Жюль! — кричу я. — Эй, Жюль!

Он поворачивается.

— Чего?

— У тебя запасные струны есть?

— Есть!

— Тогда ладно.

— Что ладно?

Собственно, чего я так боюсь? Серийный убийца — отличное решение моих проблем.

— Я с тобой.

23

— Она круто играет, — говорит Жюль.

— Она тощая, — отвечает лысый мужик с недовольным лицом.

— Ну и что?

— Как это «что»? Она все сожрет! Чего ты вечно притаскиваешь ко мне каких-то доходяг? То Константин, потом Виржиль. Теперь эта!

Жюль звонко чмокает Реми в лысину. Тот продолжает ворчать. Жюль тянет меня за рукав.

— Идем, нам туда.

Я слышу, как Реми говорит официанту:

— Да всем по барабану, как она играет. Посетителям вообще плевать на талантливых девиц. Им нужны смазливые и с большими сиськами.

— Я их в следующий раз пристегну, — отвечаю я. Реми меня не слышит.

— Не бери в голову, — говорит Жюль. — Он всегда такой.

— Вот почему всем по фигу сиськи Джека Уайта[30]?

— Забей. Главное — еда. Тут сегодня жаркое, я его чую.

Мы проходим мимо оцинкованной барной стойки и поднимаемся на тесную сцену. Зал крохотный. Микрофона нет. Колонок тоже. Ничего нет.

Я натягиваю новую струну, настраиваюсь, и мы начинаем играть. Поначалу идет неважно, но потом наши руки оттаивают и становится лучше. Жюль поет, я подпеваю. Получается недурно, но все равно никто не обращает на нас внимания. Я наблюдаю за Реми, который курсирует по залу. Он хмурится. Потом подходит к нам и говорит:

— Давайте что-нибудь грустное. Люди больше бухают, когда грустят.

Мы играем Джеффа Бакли, потом Саймона и Гарфункеля, потом другие печальные песни, и так, наверное, целый час, пока Реми не подзывает нас к бару. Нас ждут две миски жаркого с мясом и корзинка со свежим хлебом.

Жюль подмигивает мне.

— Я же обещал, что нас накормят.

Жаркое бесподобно. Это не просто вкусно — это спасение, которое возвращает к жизни не хуже переливания крови.

— Жюль, это обалденно. Спасибо, что привел меня, — говорю я, не отрываясь от еды.

Он собирается что-то ответить, но тут подходит еще один парень, отбирает у Жюля ложку и начинает есть из его тарелки. Я немного напрягаюсь, но потом они чмокают друг друга в щеку.

— Это Виржиль, — сообщает Жюль. — Виржиль, это Анди. Я подобрал ее у Эйфелевой башни. Она круто играет.

— Тогда фигли она делает с тобой? — спрашивает Виржиль.

Он поворачивается ко мне, и… ух. Какой он классный. Черт. Ну очень классный. Высокий и гибкий, с дредами, как у Лила Уэйна, и с маленькой треугольной бородкой под нижней губой. У него скуластое лицо, светло-коричневая кожа и теплые глаза цвета кофе. Он подтягивает к себе барный стул и садится рядом с Жюлем.

— Как тебя занесло-то сюда? В каты вечером пойдем? — спрашивает Жюль.

— Не, мне работать надо. Пришел вот тебя послушать.

— Что такое каты? — спрашиваю я.

— Катакомбы, — объясняет Жюль. — Виржиль у нас настоящий катафил.

Я знаю, что такое катакомбы, но про катафилов первый раз слышу.

— Звучит слегка противозаконно.

— Это на всю катушку противозаконно, — кивает Виржиль. — Мы лезем ночью в закрытые туннели, ищем новые пещеры, наносим все это на карту. Там опасно, конечно, но только если плохо ориентируешься. А вообще дико прикольно.

— Темные туннели и мертвецы, — говорю я. — Да, позитивчик.

— Когда у тебя смена? — спрашивает Жюль.

— В полночь, — отвечает Виржиль. Он рассказывает, что приехал в город пораньше. На отшибе, где он живет, опять беспорядки — какие-то местные сцепились с полицейскими, и он решил свалить до темноты, пока кто-нибудь не добрался до его тачки.

Оказывается, он работает таксистом и живет с родителями в муниципальном комплексе — в банлье Клишису-Буа. Это такой пригород, полтора десятка километров от центра города. Я слышала про Клиши. Злачное место, как и другие банлье. Пару лет назад двое молодых парней погибли там в разборках с полицией, и после этого начались беспорядки, которые длились много дней.

— Я думала, у вас там поутихло, — говорю я.

— У нас никогда не утихнет, — отвечает он и меняет тему: — Ты сама-то откуда?

— Из Бруклина.

Его глаза загораются.

— А ты знаешь Джея-Зи?

— Нет. Мы с Джеем, мягко говоря, из разных тусовок. А что? Ты рэппер, что ли?

— Да я гений хип-хопа, — отвечает он.

— Два притопа, три прихлопа, — смеется Жюль.

Виржиль отмахивается от него.

— Сочиняю всякое, — поясняет он. — Смешиваю жанры. Хип-хоп, этника, фанк, регги. Все, до чего дотянусь.

— Пишешься? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— Не. Хочу открыть собственный лейбл.

Жюль снова ржет.

— Еще бы. Ты же на фиг не сдался коммерческим.

Виржиль не обращает на него внимания.

— Короче, у меня будет свой лейбл, а потом я открою свой клуб. А потом сеть кабаков. И линейку модных шмоток хочу выпустить.

— Как скромно, — говорю я. — По-моему, надо метить выше. Собственная авиакомпания, баскетбольная команда, телеканал. А если хочешь тусить с Джеем, то нужен еще собственный особняк в Нью-Йорке.