Революция - [4]

Так, во всяком случае, начал говорить один из назначенных властью на роль рабочего-революционера, то есть, старший Антикайнен. Он уже и сам не рад был числиться социалистом, или социал-демократом, или еще, поди знай, кем, да уж так сложились звезды: если рабочий — значит, пролетарий, то есть, борец за справедливость, мать ее за ногу. Кореша его, изучавшие вместе с ним «Красный манифест» тоже стали революционерами.

Да и вообще все вольные или невольные участники той дурацкой забастовки оказались в списке охранки. А ответственный от социал-революционеров, картавый Саша Степанов, был автором этого списка, чтобы комитет, направивший его в Гельсингфорс, имел документальное подтверждение: ведется работа с массами, ширится революционное движение! И жандармам хорошо, потому что есть возможность доить бюджет в связи с «революционной обстановкой», и всяким там социалистам, которые могли заявлять свои права на кормушки при государстве в виде финансирования разных комитетов — неплохо. Революционер Степанов был для всех хорош. А лучше всего, конечно, для себя.

Юный Тойво, конечно, всех этих дел не знал, да и не вполне понимал объяснения, которые придумывал по этому поводу его отец, но в памяти они почему-то остались. Старшие братья и сестры тоже не сильно его просвещали, вот Тойво и сдали в школу, чтоб сам мог себя просвещать.

Следует отметить, что, несмотря на более чем скудное материальное положение семьи, от голода никто умирать не собирался. При совсем уж бедственном состоянии дел детям можно было сходить подкормиться в Армию Спасения. Основанное в 1878 году, Вильямом Бутом религиозное формирование имело обыкновение проявлять заботу о страждущих. Нальют тарелку похлебки, выдадут в безраздельное пользование старенькие штаны — помни нашу доброту. Но отчего-то не шибко хотелось тащиться на другой конец города, даже за халявой. Вот что-то отнести туда — это, пожалуйста. Но не было в семье Антикайненов ничего такого, от чего можно бы было избавиться с чистой совестью. Разве что репутация «революционеров», так Бут всем своим солдатам наказал: никакой политики. Армия Спасения сражалась за людские души. Только вот для кого?

В школе Тойво понравилось. Таких же, как и он, босяков, там было предостаточно. Среди одноклассников, правда, еще встречались ребята со вполне зажиточных семей, но у большинства из них повадки тоже были босяцкие. С ними можно было жить бок о бок, по крайней мере, на время учебных занятий.

Но попадались в классах и странные личности. Например, дети полицаев, лавочников и попов. Вроде бы тоже обыкновенные, но, вроде бы, и не очень. Вероятно, специфика работы папаш сказывалась на самой семейной атмосфере, вот чада и росли, весьма готовые стать полицаями, лавочниками или попами.

Скорее всего, различие детей состояло в том, что одни уже в таком возрасте были взрослыми, то есть принимающими подлые законы этого мира, а другие — оставались детьми, пусть и взрослеющими, но всегда верящими в вещи, которые принято называть «идеалами»: доброту, любовь и искренность.

Как ни странно никакого разделения по национальному составу не наличествовало: и евреи, и русские, и всякие шведы, и финны получали одно образование, не считаясь с предрассудками народных обычаев, религиозных взглядов и отношению к этой жизни. Вероятно, потому что на этой земле жили их предки до десятого колена, вот постепенно и притерпелись друг к другу.

Начали появляться, правда, близ лесозаготовок диковинные для этих мест китайцы, которых в Российскую империю начали свозить, как дешевую рабочую силу. Тем самым, вероятно, выполнялся идиотский каприз какого-то сановного государственного мужа. Вот здесь и проявились финские силы межнациональной дружбы в полной мере. Чтобы эти «кули», как они сами себя называли, работали, к каждому десятку китайцев нужно было приставить надсмотрщика: узкоглазые лесорубы работать не хотели, да и не умели, по большому счету. Все они только делали вид работы и безобразничали. По-другому вживаться в карело-финские леса они были не в состоянии.

Безобразия эти были возмутительны для коренного населения, вот оно и принялось нет-нет, да и истреблять чужаков. Выжили китайцы только в тех местах юго-восточной Карелии, где в местном населении преобладали несчастные ссыльные украинцы, белорусы, поляки и прочие русские. Тем бесчинства кули были по барабану — сами занимались тем же.

Китайцев навезли в Россию много, но даже если у них и были дети, в школу их никто определять не собирался. Так и дожили они до Великой Октябрьской, можно сказать, революции, потом почти поголовно охотно вступили в карательные подразделения, отличавшиеся большой свирепостью.

К окончанию гражданской войны в Финляндии и Карелии не выжило, практически, ни одного китайца. Их всех перебили к чертовой матери, а кого не перебили — разбежались по тамбовским и воронежским землям и спрятались. Удрали туда, где можно было, не особо утруждая себя, упасть в ноги самому главному своему божеству — героину.

В Гельсингфорсе китайцев не было. Им появляться в столицах категорически воспрещалось. Поэтому Тойво сотоварищи знали об их проделках только понаслышке, отчего каждый свое растущее эго проявлял сугубо во внутренних расовых товарищеских делах: драках до первой крови, вражде с порчей имущества и прочих невинных шалостях.