Революция 1917 года глазами современников. Том 3 (Октябрь 1917 г. - январь 1918 г.) - [10]

• реакция масс на ухудшение экономического положения в стране в целом и продовольственной ситуации в особенности (док. № 82, 83, 100, 104, 128,199, и др.);

• отношение к началу и ходу переговоров советского правительства о заключении сепаратного мира с Германией (док. № 32,36.78,90,94,105,107-109, 114-117, 134-136, 141-143, 147-149, 154, 157, 162, 163, 167, 171, 201, 206 и др.;

• подготовка, выборы, открытие и разгон Учредительного собрания в контексте общественных настроений (док. № 81,96,101,113,153,158-160, 169,178,183,189, 211-217, 219-225);

• оценки процессов и явлений, происходивших в национальных окраинах (док. № 67,118,139,175,176,181,188,191,196, 200, 204, 207);

• предчувствия Гражданской войны и иностранной интервенции (док. № 120,127,134-136,141,144,163,166,171,173,186,187,189,198,220, 222, 223).

Возможности синхронного воспроизведения взглядов, настроений различных категорий и социальных групп граждан через СМИ, однако, начали резко сокращаться по мере того, как большевики стали закрывать одну за другой газеты, поднимавшие против них голос протеста. Уже 26 октября по решению Петроградского ВРК были закрыты такие известные в то время газеты, как «Речь» - орган Партии Народной Свободы (кадетов), «Новое время» - издание, популярное среди широких кругов столичной интеллигенции, «День. Орган социалистической мысли», находившийся после Февраля в руках меньшевиков-ликвидаторов, «Русская воля», выходившая на средства крупных банков, и ряд других. 28 октября за подписью Ленина и Сталина вышло постановление CHК о запрещении выхода «всех газет, закрытых Военнореволюционным комитетом» ^{11. Проблемам отношения к оппозиционным органам печати специально посвятил свое выступление на заседании ВЦИК 4 ноября В.И. Ленин (док. № 97). Процесс этот продолжился и в последующие месяцы конца 1917 - начала 1918 г.}

При всей остроте и неотложности решения целого ряда «кричащих» экономических, социальных, политических проблем центральным вопросом, ответа на который ждала вся - без исключений - Россия, оставалась проблема войны и мира.

Возникла и обсуждалась она давно и на самых различных уровнях власти и общества. Но получила дополнительный толчок в связи с необходимостью сформировать позицию России на готовившейся Парижской конференции, задуманной с целью выработки дальнейших действий союзников по отношению к войне с Германией (см. док. № 12).

«Российская демократия» в лице партий эсеров и меньшевиков, намереваясь послать на эту конференцию представителя, поспешила выработать «свое мнение об условиях желательного мира». Оно было сформулировано и подробно аргументировано в статье «Карты на стол» в трех номерах газеты «Голос Солдата» за 12,14 и 17 октября (док. № 32,36), острием своим направленной против тех, для кого требование демократического мира было лишь «фразой, за которой укрывалось простое желание хоть как-нибудь, даже ценою предательства и унижения родины, кончить войну».

Позиция «революционной демократии» заключала в себе два внешне несовместимых тезиса. Первый: «...Непременным условием мира является вывод немецких войск из занятых областей России». Второй: «Не будем себя обманывать, скажем прямо: такого мира Германия не желает и на такой мир она при нынешних условиях не пойдет». Негласный вывод вытекал из этого с предельной очевидностью: присоединиться к требованию Временного правительства вести войну «до победного конца». Статья завершалась громогласным, но на деле риторическим вопросом: «Мы ждем ответа от наших критиков. Все карты на стол! Скажите, надо ли продолжать борьбу или продать себя в рабство Вильгельму?» За всей этой патетикой, «за кадром» оставался главный вопрос: способна ли страна в целом и ее армия в сложившихся условиях достичь столь желанного всем «победного окончания» войны?

Проблема войны и мира подверглась подробному рассмотрению и на Совете республики (Предпарламенте), не завершившись, как и в большинстве других дискуссий, каким-либо рационально выверенным решением. Значительную, если не решающую, долю вины за это Милюков возлагает на А.Ф. Керенского, который к октябрю месяцу «обнаруживал все признаки того патологического состояния души, которое можно было бы на языке медицины назвать “психической неврастенией”». А именно: «В своей вечной нерешительности и постоянных колебаниях между воздействиями справа и слева, и в поисках равнодействующей, Керенский постепенно дошел до состояния, в котором принять определенное решение стало для него истинным мучением. Он избегал инстинктивно этих мучительных минут, как только мог» ^12.

В этих словах тогдашнего главного либерала страны, конечно, много справедливого. Но спросим мы сегодня лидера партии конституционных демократов с позиций накопленных нами с тех пор знаний об истинном положении страны к октябрю 1917 г.: а что реально мог сделать глава правительства, не отрекшись от своих коренных, хотя уже и устаревших убеждений, в обстановке цугцванга, в которой оказались страна и ее руководство? Когда любое решение приводило лишь к ухудшению положения дел в тылу и на фронте. Не будет ли преувеличением сказать, что Керенский оказался в большей степени заложником ситуации, чем ее создателем?