Революция 1917 года глазами современников. Том 1 (Январь-май) - [91]

Такова доктрина, привезенная к нам в запломбированном вагоне из Цюриха эмигрантами типа Ленина и его товарищей. Их схема очень простая: мир состоит из двух классов — буржуазии и демократии.

Буржуазия — это кучка капиталистов-империалистов, которые захватили и держат в своих руках земли, орудия производства, власть и все блага жизни. Демократия — это все остальное население, все рабочие, крестьяне, батраки. Революция вырвала власть из рук буржуазии, но она остановилась в самом начале своего пути: она оставила у власти буржуазию в лице членов Временного Правительства, которые по своим классовым интересам не желают осуществлять социалистический строй. Ясно, как день, и верно, как дважды два, что для торжества социализма необходимо устранить буржуазию от правительственной власти и немедленно декретировать социалистический строй — передачей земель, фабрик, заводов и всех орудий производства в руки крестьян, рабочих и батраков. Вот все, что требуется от революции. После этого на следующий день над русской землей засияет солнце социалистического братства, равенства и свободы. Это солнце своими сверкающими лучами осветит и земли других народов, в их числе германского народа. Это до очевидности ясно и несомненно, — потому что демократы всего мира жаждут братства, равенства и свободы, и им мешают только кучки капиталистов-империалистов, которые держат мир в состоянии войны, выгодном для их интересов, и заставляют демократию проливать свою кровь. Но ведь так просто и легко демократиям стряхнуть с себя это иго капиталистов-империалистов. Русская демократия сделает это первая, а за нею радостно и легко сделают то же самое другие демократии. Все это очевидно и ясно, как на ладони, и только изменники из социалистов (как Плеханов) не желают этого видеть и идут в ногу с представителями буржуазии.

Отсюда все лозунги эмигрантов — выходцев из Швейцарии, возвещаемые у дворца Кшесинской. Отсюда это глухое и слепое упрямство революционеров-доктринеров, которые были бы прямо трогательны в своей святой наивности и простоте, если бы их лозунги оставались только кружковым учением на швейцарской почве и не бросались в пожарище русской революции, в массы темных отуманенных умов, в которых эти лозунги претворяются в анархические эмоции и в антигосударственную действенность.

Роковым образом судьба русской революции сковала одною цепью идейного доктринера-эмигранта, долгие года вдали от родины шлифовавшего свою доктрину и доведшего ее построения до последних пределов непререкаемости, и вчерашнего раба романовской России, в темном уме и взбунтовавшейся душе которого лозунги этой прямолинейной доктрины откликаются, как знакомые погромные призывы доброго старого времени — времени царского правительства и его прислужников из союза русского народа. Эта цепь разорвется, и на развалинах русской революции, и на обломках русской свободы нашим революционерам-доктринерам придется вновь шлифовать свою доктрину в ожидании новой революции в России…

История повторяется. Она повторяется с таким однообразием, с таким почти стереотипным воспроизведением отдельных мелочей и подробностей, что становится обидно за человечество, за бессилие его исторического творчества. История учит нас, что путь человечества к прогрессу идет зигзагами и поворотами; он часто идет от радостной революции чрез мрачную анархию к жалкой реакции и вновь возвращается к революции. После разрушения Бастилии и освобождения узников старого режима французы в радостных восторгах обнимались и целовались на улицах Парижа. А потом эти самые люди дико гоготали, когда тысячами скатывались с гильотины молодые, прекрасные благородные головы прежних кумиров революции, и требовали все новых жертв на алтарь юной свободы. А далее эти люди в своих омраченных анархиею, усталых и разочарованных душах стали нащупывать желание-мысль, что лучше порядок без свободы, чем свобода беспорядка. Когда этот психологический момент наступает, тогда сама собою возникает возможность для появления какого-нибудь Наполеона, который уничтожает свободу, но дает какой-нибудь порядок. И за это все благословляют этого узурпатора и называют его великим. Затем одно из следующих поколений эту сказку повторяет. Узурпатор, которого благословляли, или его преемники своим образом правления объединяют страну в общем недовольстве, которое вызывает революцию; революция переходит пределы и превращается в анархию, а анархия вызывает и облегчает появление нового узурпатора власти над истомленным и ослабевшим народом.

Но есть одно утешение в этом печальном ходе истории: каждый из этих этапов все-таки что-нибудь приносит человечеству в его поступательном движении к прогрессу. Между Франциею Людовика XVI и Франциею Наполеона Бонапарта — огромная разница в пользу прогресса. И между прошлою Россиею Романовых и Россиею будущею, — какие бы катастрофы ни готовил нам завтрашний день и как бы пессимистически ни рисовались нам ближайшие судьбы России, — несомненно, будет лежать огромная пропасть, отделяющая рабство и мрак от свободы и света.

Речь. 1917, 7 мая. № 106.