Революция 1917 года глазами современников. Том 1 (Январь-май) - [69]

К чему это приводит, — об этом красноречиво говорит только что опубликованное воззвание петроградского совета рабочих депутатов к крестьянам. Оно говорит о предстоящем голоде в городах и в армии. Я же знаю целую губернию, — губернию Калужскую, — которая, может быть, через несколько дней останется без единого пуда ржаной муки, потому что ее сейчас купить негде! Вот результаты захватного права и анархического утверждения свободы отдельных групп и местностей за счет народа как целого.

К опасности голода хлебного присоединяется еще и перспектива голода молочного в ближайшем будущем. В снабжающей молоком Москву конторе Чичкина мне сообщили, что некоторые экономии, снабжавшие Москву молоком, уже дрогнули и стали распродавать скот. Да как тут не дрогнуть?

К одному землевладельцу приходят крестьяне требовать «лужок», служивший пастбищем или сенокосом; у другого снимают австрийцев, ходивших за скотом или русских рабочих. Прибавьте к этому, что и «реквизиция» скота для армии теперь часто считается не столько с нуждою городов в молоке, сколько с желанием крестьян, чтобы скот брался преимущественно у помещиков, — и вы поймете, как мало обеспечено снабжение городов молоком на будущую зиму. Если не будет найдено выхода из нынешнего трудного положения, молоко в недалеком будущем будет у нас продаваться как аптекарский товар п о рецептам врачей для больных.

Прибавьте к этому, что по тем же причинам недосев и недобор свекловицы грозят нам голодом сахарным, а захват пастбищ для помещичьих овец — голодом шерстяным, — и вы все-таки не составите себе полного представления о тех «казнях египетских», какими грозит России аграрная смута. Есть еще один вид голода, самый страшный изо всех: это — голод дровяной.

На днях мы прочитали в газетах, что Москва обеспечена топливом только до декабря. После того совету московского университета пришлось обсуждать вопрос, не перенести ли учение с зимних месяцев на летние, так как университет, как и все вообще московские правительственные учреждения, может рассчитывать только на 60 % потребного для него топлива.

Не знаю, в каком положении окажутся зимою частные квартиры. Знаю только, что, кроме бедствия «недоедания», нам предстоит другое, неслыханное доселе бедствие — «н е д о м е р з а н и е». Тут опять-таки, помимо иных видов анархии, одна из главных причин — переживаемая нами аграрная смута.

В целом ряде местностей крестьяне, подбиваемые «орателями», не позволяют помещикам рубить и вывозить дрова, так как ожидают, что леса перейдут в их владение. Легко себе представить, что будет в городах, да и в тех же деревнях, если против этого не будут приняты немедленно меры, — ведь мы доживем последний срок сводки лесов: летом их сводить нельзя без ущерба для будущих зарослей.

Последствия надвигающегося на нас дровяного голода неисчислимы. Возможно, что железные дороги и не станут, но движение на них значительно сократится. Возможно, что не все фабрики прекратят работу, но, во всяком случае, многие, и у нас начнется ужасающая безработица при нынешних невероятных ценах на жизненные припасы. При этом представьте себе, что будет происходить в частных квартирах, где тепловая норма будет доведена до трехчетырех градусов по Реомюру. Чтобы избежать холода, семьи будут собираться в кучу по нескольку в одну хорошо отопленную квартиру. А если случайно уцелеют хорошо отапливаемые просторные помещения, туда будут приходить «явочным порядком» незваные гости «осуществлять свое право на тепло».

Легко себе представить то стихийное массовое озлобление, которое вырастет на этой почве. Вот и сейчас время от времени мы слышим в «хвостах» на улицах угрожающие возгласы: «Вот погодите, кончится война, тогда мы всем этим буржуям кишки-то повыпустим». Сейчас это, быть может, и несерьезно. Но что будет в те дни, когда в городах тепло, молоко и хлеб станут предметом роскоши! Легко себе представить, во что тогда превратятся существующие социальные антагонизмы.

А к антагонизмам существующим прибавляются теперь и новые; самая демократия теперь готова расколоться на два резко противоположных и враждебных друг другу лагеря. Город стоит против деревни, а деревня — против города. Сколько раз в деревнях нехлебородных губерний в дни мучного голода поднималось стихийное озлобление против горожан! Теперь мы видим другое. Воззвание петроградского совета рабочих депутатов к крестьянам — это уже слезная мольба городского пролетариата к деревне, чтобы она не оставила города умирать от голода. Если дела пойдут так, как они идут теперь, то в один прекрасный день деревня пойдет в город громить лавки, а город пойдет в деревню рубить дрова.

Есть же и другие антагонизмы в самой деревне. Там местами крестьяне отрубные враждуют с общинниками, а общинники идут против отрубных, захватывая их поля.

Сама демократия готова распасться на части. И, как показывают недавние волнения в Петрограде, мы на волоске от гражданской войны. Если она едва не вспыхнула из-за ноты Милюкова, то что же произойдет на почве грядущего зимнего голода?

Теперь, как и всегда, опасность увеличивается теми «темными силами», которые примазываются к освободительному движению, соперничая с теми, которые раньше примазывались к реакции. Эти силы теперь те же, как и в 1905 году, — хулиганы, экспроприаторы и неосторожно выпущенные из тюрем каторжники. Беда в том, что революция совершилась не только в России, — одновременно с нами и в аду произошла перемена образа правления. Там тоже самодержавие сатаны заменено республикой чертей. И вот эта республика чертей теперь вторгается к нам, требуя себе равных прав со свободными гражданами.