Револьвер Мегрэ - [4]

— В нашем классе такой девочкой была я, — сказала мадам Мегрэ.

Но Пардон галантно возразил:

— Девочки почти всегда выравниваются. Частенько бывает, что такие толстушки становятся самыми хорошенькими. Мы прозвали Лагранжа «Бебе-Кадум». Наверно, в те времена во французских школах было много ребят, которых товарищи называли так же. Я был школьником в эпоху, когда все улицы были заклеены рекламами с изображением этого чудовищного младенца[3].

— Ваш приятель изменился?

— Конечно, пропорции другие. Но он так и остался рыхлым толстяком. Садимся за стол! Тем хуже для него.

— Почему вы не позвоните ему?

— У него нет телефона.

— Он живет в этом районе?

— В двух шагах отсюда, на улице Попинкур. Не представляю, зачем вы ему были нужны. Прошлый раз в моем кабинете валялась газета с вашей фотографией на первой странице… — Пардон взглянул на Мегрэ. — Простите, старина, не знаю как, но я проговорился, что знаком с вами. Кажется, я добавил, что мы друзья. «Он действительно такой, как о нем рассказывают?» — спросил Лагранж. Я ответил «да» и что вы человек, который…

— Который что?

— Не важно. Я сказал все, что о вас думаю, пока осматривал его. Он диабетик. У него плохо с обменом веществ. Он ходил ко мне на прием два раза в неделю, так как очень озабочен своим здоровьем. В следующий раз он снова заговорил о вас, хотел узнать, часто ли мы видимся, и я ответил, что мы обедаем вместе каждый месяц. Вот тогда он и стал настаивать, чтобы я его тоже пригласил. Честно говоря, я удивился, потому что со времен лицея встречался с ним только в своем врачебном кабинете… Итак, прошу к столу…

Треска по-провансальски оказалась кулинарным шедевром, к тому же Пардон где-то отыскал сухое вино из окрестностей Ниццы, которое удивительно гармонировало с треской. После разговора о толстяках перешли на рыжих.

— В каждом классе всегда был хотя бы один рыжий мальчишка!

Затем разговор перешел на теорию генов. Все эти обеды обычно кончались разговорами на медицинские темы. Мадам Мегрэ знала, что это очень нравится ее мужу.

— Лагранж женат?

За кофе бог знает почему снова вернулись к Лагранжу. Темная синева ночи, глубокая и бархатистая, постепенно поглотила яркие краски заката, но света еще не зажигали. Через открытую дверь виднелась балюстрада балкона, чугунные арабески казались нарисованными тушью. Издалека доносились звуки аккордеона, а на соседнем балконе шепталась какая-то пара.

— Он говорил, что был женат, но жена давно умерла.

— А чем он занимается?

— Делами. Довольно неопределенными. На его визитной карточке значится: «Директор акционерных обществ» и адрес: «Улица Тронше». Я как-то звонил по этому адресу, чтобы отменить назначенную с ним встречу, но мне ответили, что фирма давно не существует.

— Дети есть?

— Двое или трое. Дочь, если не ошибаюсь, и сын, которого он очень хочет устроить на хорошее место.

Затем разговор снова перешел на медицинские темы. Жюссье, который когда-то работал в больнице Святой Анны, вспомнил все, что ему приходилось слышать о Шарко[4]. Мадам Пардон вязала, объясняя мадам Мегрэ какой-то сложный узор. Зажгли свет. В комнату залетело несколько ночных бабочек. Было уже одиннадцать часов, когда Мегрэ поднялся.

На углу бульвара распрощались с доктором Жюссье, который спустился в метро на площади Вольтера. Мегрэ немножко отяжелел после обеда, а возможно — и от южного вина.

Жена взяла его под руку, она делала это только по вечерам, когда они возвращались домой. Она явно хотела что-то сказать. Почему он это почувствовал? Она ведь молчала, и все-таки он ждал.

— О чем ты думаешь? — проворчал он наконец.

— Ты не рассердишься?

Он пожал плечами.

— Я все время думаю о молодом человеке, который приходил утром. Может быть, когда мы вернемся домой, ты позвонишь, чтобы узнать, не случилось ли с ним чего-нибудь?

Он понял. Она хотела сказать: «Надо узнать, не покончил ли он самоубийством».

Странная вещь, Мегрэ не думал о возможности самоубийства. Он только ощущал непонятную, смутную тревогу, но не хотел в этом признаваться.

— Как он был одет?

— Я не обратила внимания на его костюм. Мне кажется, он был в темном, по-видимому, в темно-синем.

— Цвет волос?

— Светлый. Скорее, белокурый.

— Худой?

— Да.

— Красивый мальчик?

— Пожалуй, да. Красивый, наверно…

Он готов был держать пари, что она покраснела.

— Ты знаешь, я его плохо разглядела. Я помню только его руки, очень нервные. Он все время теребил поля шляпы. Даже не посмел сесть. Мне пришлось пододвинуть ему стул. Казалось, он ждал, что я выставлю его за дверь.

Вернувшись домой, Мегрэ позвонил дежурному полицейского управления, к которому поступали все сведения с сигнальных постов.

— Говорит Мегрэ. Есть новости?

— Только из Берси, патрон.

Это означало — ничего нового, кроме пьяных, подобранных около винного рынка на набережной Берси.

— Больше ничего?

— Драка в Шарантоне. Минутку… Да, еще. Под вечер вытащили утопленницу из канала Сен-Мартен.

— Опознана?

— Да. Проститутка.

— Самоубийства не было?

Этот вопрос он задал, чтобы доставить удовольствие жене, которая слушала, остановившись в дверях спальни со шляпкой в руках.

— Нет. Пока ничего нет. Позвонить вам, если будут новости?