Ревейдж - [46]

двенадцать. Но я помнил об этом. Я помнил все. Мой разум никогда не забывал, даже под

действием наркотика. На протяжении долгих лет я видел, как многие мужчины входили и

выходили из тюрем Госпожи. Но там, где они пали жертвами наркобарона, который

вливал в нас наркоту, я боролся с этим каждой унцией своего существа. Я притворялся.

Играл свою роль и сохранял память. Мое имя было запечатано в моем сердце.

— Валентин, — признался я тихим, скрипучим голосом. — Меня зовут Валентин. —

Я ворочал языком во рту, имя было таким незнакомым на моих губах.

— Валентин, — прошептала Зоя.

Ее голос был бальзамом для моей внутренней ярости, и хотел я этого или нет, но я не

мог себя больше контролировать.

На две секунды я прижался губами к ее губам.

Это был мой самый первый поцелуй.

Глава 11

Зоя

Это сработало. У меня получилось достучаться до него. Все, чего я добивалась, соответствовало моей стратегии. Или могло бы соответствовать ровно до тех пор, пока я

не узнала, насколько сломленным он был, что приводило мои планы к краху.

Я позволяла ему дотрагиваться до меня. Подчинялась каждой его прихоти.

Закованная в кандалы, я решила позволить ему делать со мной все, что он хотел. Ослабляя

тем самым его решимость.

Но я не ожидала, что и моя решимость тоже ослабнет.

Я стала зависимой от его прикосновений, стонала и отдавалась наслаждению, которое он выжимал из моей плоти.

Когда он вернулся из дальней комнаты, что-то в нем изменилось. Он выглядел

побежденным. Его бугрящиеся мышцами плечи были низко опущены.

Вернувшись, он освободил меня из кандалов, уложил на настоящую кровать, выдвинутую из стены, затем обнял меня, в его глазах я распознала новую эмоцию —

сострадание.

Моя голова болела, пока я задавалась вопросом, не было ли это еще одной

проверкой. Но что-то внутри меня говорило, что все было реально. Я прорвалась сквозь

его высокую стену.

Он был нежен, но решителен. Когда он доставлял удовольствие себе в тандеме с

моим собственным, я знала, что что-то изменилось. Воздух вокруг нас был заряжен

статикой. И было в его прикосновениях что-то новое — мягкость и заинтересованность —

это то, что успокоило и ублажило мою разгоряченную кровь.

Валентин. Его зовут Валентин. Такое красивое имя для кого-то столь жестокого и

покрытого шрамами. Для кого-то столь порочного. Но все же, несмотря на то, что было

опасно, я чувствовала себя обязанной раскрыть свое настоящее имя.

Я знала, что внутри него скрыт хороший человек. Глупо, но я хотела, чтобы он знал

мое настоящее имя. Я хотела, чтобы в следующий раз, доставляя мне удовольствие, с его

губ сорвалось мое имя.

А затем он поцеловал меня.

Его губы были мягкими, но решительно прижимались к моим. Мое сердце забилось, словно выстрелы пушки, когда его твердая грудь коснулась моей. Каждая клеточка моего

тела загорелась жизнью и ощущениями.

Поначалу наши губы были неподвижны и напуганы. Но Валентин медленно

разомкнул свои губы и начал ласкать мои. Я застонала, почувствовав на своих губах его

пряный запах. Подстегиваемые моим стоном, его большие руки зарылись в моих волосах, заставляя меня еще ближе прижаться к нему. Валентин остановился. Его теплое дыхание

заполнило мой рот. Мои руки сомкнулись у него на затылке, и наши губы снова слились в

поцелуе. Его рот был горячим. Затем, к моему удивлению, его язык скользнул между

моими губами, встречаясь и немедленно вступая в поединок с моим.

Валентин застонал. Его вздымающаяся грудь отдавала в моей груди болью. Он

целовал и целовал меня, пока мои губы не стали распухшими и чувствительными.

Вынув язык, Валентин прервал поцелуй. Его голубые глаза снова заблестели. Он

навис надо мной, его губы были такими же красными, как и мои. Моя рука покинула его

затылок, и я поднесла ее ко рту. Я провела кончиком пальца по своим чересчур

чувствительным губам, затем повторила то же самое с губами Валентина.

Он смотрел на меня, тяжело и напряженно дыша, когда я прошептала:

— Ты украл мой первый поцелуй.

Шквал чувств роился в животе. Потеря и боль воевали с наслаждением и похотью. Я

не знала, что чувствовать. Не знала, чувствовать ли себя счастливой или предательницей, пока Валентин не переплел свои пальцы с моими и не произнес приглушенным голосом:

— А ты украла мой.

Мои глаза расширились от этого простого признания. Валентин придвинулся ближе.

Его нос скользнул по моей щеке к затылку. Мои глаза затрепетали, закрываясь от

ощущения его доминирующего тела, прижатого к моему. Затем он прошептал:

— Я не жил для себя восемнадцать лет. У меня не было выбора, не было свободы. Я

пытал, и меня пытали в ответ. Я доставлял боль, и ее же доставляли и мне, — на

мгновение он замолчал, — меня трахали и заставляли трахаться до тех пор, пока я едва

мог стоять на ногах. Но меня никогда не целовали, и я никого не целовал в ответ.

Не знаю почему, возможно из-за его грустного голоса, но мои глаза наполнились

слезами, горло сжалось, и боль сдавила грудь. Глубоко вздохнув, Валентин поднял голову