Ретушер - [7]

Когда отец, с треногой, с камерой в большом деревянном ящике, появился вновь, посетитель, положив ногу на ногу, сидел напротив стола Ципоры Абрамовны, курил и рассматривал висевшие на стенах фотографии.

– Великолепное качество! – сказал он. – Ваши снимки?

– Да, – с гордостью подтвердил отец. – Наше ателье – из лучших.

Посетитель поднялся со стула и нахлобучил кепку. Если бы мой отец не был во власти стереотипа, он обратил бы внимание, что Ципора Абрамовна теперь сидела ни жива ни мертва и что толстая тетрадь, в которой приемщица вела учет посетителей, почему-то торчала из кармана пальто посетителя.

– Едем? – спросил отец.

– Да-да-да! – Посетитель кивнул Ципоре Абрамовне, пропустил вперед отца, и дверь ателье за ними закрылась.

Лишь только стих звон колокольчика над дверью, Ципора Абрамовна медленно поднялась с места, выдвинула ящик стола, достала табличку с надписью «Закрыто» и повесила на дверь надписью к улице. После чего закрыла лицо ладонями.

Всего этого мой отец не видел: выйдя из ателье, он и посетитель сразу сели в ожидавшую их машину с работающим двигателем, дверца машины захлопнулась, водитель резко тронул с места. Отец обратил внимание, что стекла машины заклеены темной бумагой, а его и севшего рядом с ним посетителя отделяет от шофера непроницаемая для света перегородка.

– Куда поедем? – спросил отец, все еще ничего не подозревая.

– Недалеко, – ответил посетитель и, досылая кулак движением широких плеч, ударил отца по скуле так, что отец мгновенно потерял сознание, а пришел в себя уже в камере.

В кабинете, куда его привели на следующее утро, за столом сидел все тот же человек, лжепосетитель, теперь он был в форме, что-то писал, часто обмакивая ручку в чернильницу, а за маленьким столиком у самой двери сидела стенографистка. Приведший отца охранник усадил его на стул напротив стола и вышел.

Отец поднял взгляд и некоторое время пытался сфокусировать его на проборе склонившегося над столом человека. Оставив это занятие, он опустил голову и начал рассматривать свои башмаки без шнурков. Тикали висевшие на стене большие часы. Время от времени за спиной слегка покашливала стенографистка. Наконец сидевший за столом оторвался от своих бумаг, посмотрел на отца и улыбнулся приветливой открытой улыбкой.

– Как спали, Генрих Рудольфович? – спросил он.

– Спасибо, хорошо, – прошептал отец.

– Что-что?

– Спасибо, – уже громче ответил отец. – Я спал хорошо…

– Прекрасно! – Лжепосетитель встал, поправил портупею, обошел стол и оказался перед моим отцом. – Меня зовут… Мы ведь еще не познакомились, верно? Да… Да, не познакомились. Извините! Меня зовут Борис Викентьевич.

– Генрих… – начал было отец, но замолчал. Борис Викентьевич присел на край стола, задев при этом вазочку с карандашами. Вазочка завалилась набок, отец вздрогнул, но Борис Викентьевич не заметил своей неловкости; скрестив руки на груди, он внимательно вгляделся в лицо моего отца и, видимо, осмотром остался доволен.

– Вам надо побриться, Миллер, – сказал он.

Стенографистка вновь начала покашливать, и Борис Викентьевич с вежливой улыбкой перевел взгляд на нее.

– А вы можете идти, Рогозина. Спасибо!

Отец услышал, как за его спиной отодвигается стул, как стенографистка встает и начинает собирать бумаги.

– Это – оставьте! – поверх головы отца сказал Борис Викентьевич. – Я сказал: оставьте! Идите, Рогозина, идите!

Мягко хлопнула дверь. Мой отец с вожделением посмотрел на стакан с остывающим чаем на столе. Борис Викентьевич проследил направление его взгляда.

– Вы еще успеете попить чайку, – сказал он и в задумчивости обхватил свой острый подбородок большой изящной ладонью. – Значит, Миллер, посетители твоего ателье мрут как мухи, да? – проговорил он после паузы. – Мрут… Объяснений подобному прискорбному факту может быть только два. Объяснение первое – простое совпадение. Для некоторых подошел их срок, а они, сами того, конечно, не ведая, решили сфотографироваться. Так сказать, на вечную память. Сфотографировались…

– Я подпишу. Я все подпишу! – вдруг высоким срывающимся голосом произнес отец.

– Подпишешь, подпишешь. Но только не торопись! Ты ведь совсем молодой. Тебе торопиться не надо. Успеешь! Ты послушай, это же так интересно! Объяснение второе – вредительство. Кто-то, а вернее всего – ты, Миллер, заражает посетителей чем-то таким…

– Да! – выдохнул отец.

– Ну помолчи, помолчи! Успеешь, успеешь сказать. Чем-то таким… – Борис Викентьевич, опершись руками на край стола, чуть наклонился вперед. – Но ведь умирают твои посетители от самых разных причин, верно, а? Один – от удара, другая – обварившись кипятком, и так далее, Миллер, и так далее. Не похоже на вредительство, а, Миллер?

– Нет! То есть – да! Похоже! О! Не похоже…

– Вот я и говорю, Миллер! Странная история, да? – Борис Викентьевич присел перед стулом на корточки. – Очень странная… Чувствую – не совпадение, а на вредительство не похоже! Мастеров всего трое, а умирают те, кого фотографировали ты или твой отец. Причем не просто фотографировали. Умирают те, чьи снимки вы еще и ретушировали. Что же это такое, а?

– Я не знаю. Я впервые об этом слышу! Но сделаю все, что вы скажете. Все! Подпишу. Назову. Укажу…