Рестарт - [54]

Впрочем, какая разница. Важен сам факт, что он мне написал. После происшествия в репетиционном зале от ребят из видеоклуба я не слышал ни звука. Но оно и понятно. Они знают, как я соврал про загоревшуюся проводку.

Но они даже не подозревают, какой по-настоящему отвратительный поступок я совершил. Если честно, я бы что угодно отдал за возможность снова участвовать в съемках дурацких клипов Брендана. Они забавные, вспомнил – и сразу становится смешно. А так я очень давно не смеялся. В моей жизни последнее время мало веселого, и уж совсем невесело то, что я недавно о себе узнал. Да, Эрон и Питон – злобные придурки, отец – диктатор и зануда, а ребята из видеоклуба не хотят со мной знаться. Но я хуже их всех. Я преступник и от того, что не помню, как совершил преступление, не перестану им быть.

Как я только мог это сделать? Это вопрос, не требующий ответа. Я этого не делал; это сделал прежний я. Ни для кого не секрет, что прежний я был способен на любую подлость. Такую, например, как кража медали Почета у мистера Солвэя с Портленд-стрит. Не знаю, что я собирался с ней делать. Скорее всего, мы с Эроном и Питоном договорились продать ее и поделить деньги. Но у нас ничего не вышло, потому что я куда-то ее засунул, а потом заработал амнезию и забыл, куда именно. Неудивительно, что Эрон с Питоном не верят, что у меня амнезия. Они подозревают, что я решил продать медаль и зажать их долю. Но хуже всего в этой ситуации, что я не могу вернуть награду мистеру Солвэю, потому что понятия не имею, что я с ней сделал. И не знаю, как это узнать.

Может быть, со временем я вспомню, где она – как постепенно, по кусочкам вспоминаю другие подробности своей прошлой жизни. Но это может случиться и через много лет. А если мистер Солвэй умрет раньше? Как мне тогда загладить вину?

Забавно, но мысль о том, чтобы снова оказаться дома у Брендана, где я и был-то до того один-единственный раз, задевает меня за живое. После несчастного случая я никогда не скучал по прежней жизни, потому что ничего о ней не помнил. Но разрыв с новой прежней жизнью – с видеоклубом и новыми друзьями – причиняет мне боль, так как я понимаю, чего лишаюсь. Вдвойне мне больно от того, как быстро отвернулись от меня новые друзья. Может быть, это означает, что мы никогда не были друзьями и только я думал, что были. Самой настоящей дружбой я считал совместную работу с Шошанной. Когда мы вместе записывали интервью с мистером Солвэем, а потом монтировали его, я ни капли не сомневался, что мы с ней создаем нечто действительно прекрасное. Со временем все члены видеоклуба начали мне доверять. Даже Джоэл немного ко мне потеплел. Во всяком случае, я так думал. Скорее всего, напрасно.

Но, в конце концов, Брендан позвал меня, и это уже само по себе хорошо. Поэтому я решаю идти.

Выйдя из дома, я вижу, что лужайка перед соседним домом вся уставлена мебелью и большими коробками. Четверо крупных мужчин загружают все это в фургон. Точно – Тоттенхэмы сегодня переезжают. Насколько мне известно, они были приятными соседями и хорошо относились к нам с Джонни. Маме жалко, что они уезжают. А мне, в общем, все равно. Когда у тебя амнезия, стоит большого труда заново узнать даже самых главных в твоей жизни людей. Все остальные так и остаются где-то на задворках сознания.

Я уже спешу по лужайке к Брендану, когда двое грузчиков выносят из дома Тоттенхэмов большую картину в раме. У меня перехватывает дыхание.

Это она!

Девочка в синем, отделанном кружевами платье – единственное, что я помнил после полета с крыши! Сколько же я мучился, гадая, откуда этот образ взялся у меня в голове и не плод ли он моей больной фантазии. Но нет, вот она передо мной. Красная ленточка в волосах – и та на месте. Некоторых деталей я, оказывается, не помнил, но зато сейчас вижу, что девочка стоит в саду среди цветов и что в руке у нее крошечная лейка.

Значит, все-таки я не выдумал эту девочку. Я запомнил ее, увидев на картине.

Я бросаюсь к миссис Тоттенхэм, нервно замершей над коробкой со сделанной маркером надписью «Хрупкое!!!».

– Картина! – хрипло выкрикиваю я. – Вы мне ее показывали?

– О, привет, Чейз, – улыбается она. – Это, естественно, репродукция. Настоящий Ренуар стоит десятки миллионов.

– Да, понятно, – захлебываюсь я. – Но откуда я ее знаю? Вы мне ее когда-нибудь показывали?

– Вряд ли, – говорит миссис Тоттенхэм. – Картина висела наверху на террасе.

Она показывает пальцем на застекленную террасу на втором этаже дома. Выходит, я не видел картину… Нет, видел! Иначе откуда было взяться в памяти тому единственному образу, который пережил сотрясение моего злосчастного мозга?

С дома Тоттенхэмов я перевожу взгляд на свой. Мог ли я заглянуть на террасу из одного из окон второго этажа? Нет, это невозможно. Крыльцо нашего дома за углом и смотрит в противоположную от дома Тоттенхэмов сторону. Туда же, на передний фасад, выходит слуховое окно моей комнаты. Со стороны застекленной террасы у нас только каминная труба и кусок кровли. Увидеть висящую на террасе картину можно было только поверх конька нашего дома, забравшись на самый верх.

И тут я понимаю, что надо делать. Я несусь обратно домой, взлетаю по лестнице в свою комнату и вылезаю из окна. Подошвы кроссовок надежно становятся на шершавую черепицу. От подоконника до карниза фута три. Обойдя по этой полоске кровли слуховое окно, я начинаю подниматься вдоль его боковой стенки.