Рестарт - [31]

Я крепче сжимаю камеру, чтобы от смеха не прыгало изображение. Шошанна, выступающая в роли интервьюера, тоже еле сдерживается, чтобы не рассмеяться. Но уж очень нам не хочется перебивать мистера Солвэя. Он замечательный рассказчик и, когда разойдется, выдает истории одну за другой.

Сегодня третий – и самый удачный – день съемок в доме престарелых на Портленд-стрит. С самого начала Шошанна рассчитывала управиться за пару часов, но мы не подозревали, что у мистера Солвэя в запасе столько историй. Поддерживать с ним разговор довольно трудно – так много в нем язвительности и сарказма. Но Шошанна оказалась прирожденным интервьюером, ее искренний интерес помогает мистеру Солвэю раскрыть себя с лучшей стороны.

Он рассказывает нам самые разные истории: какие-то из них печальные – о гибели боевых товарищей и об осиротевших детях, другие, напротив, жизнеутверждающие – о работе фронтовых медиков и о невероятном героизме простых солдат. Но посреди всех страданий и жестокости удивительным образом происходит и много смешного. Вроде инцидента с пастромой или другого случая, когда в часть мистера Солвэя из прачечной по ошибке доставили белье главнокомандующего, генерала Макартура, и его сослуживцы использовали шелковые генеральские трусы вместо карнавальных колпаков на новогодней вечеринке.

У меня складывается впечатление, что в армии мистер Солвэй был кем-то вроде записного шута и приколиста, типа тех, какие есть в каждом классе. Эта роль, с одной стороны, как бы не очень сочетается с его нынешним немощным состоянием, но с другой – он по-прежнему, как и на войне, ни в грош не ставит любое начальство, которое сейчас для него олицетворяют врачи и администраторы. В госпитале, где после поединка с танком он провел пять недель, мистер Солвэй чуть было не угодил под трибунал за организацию азартных игр. Он накачивал гелием пустые пакеты от капельницы так, что из них получались воздушные шарики, и принимал ставки на то, чей шарик первым долетит до финиша. Он рассказывает об этом Шошанне и сам заливается смехом. Воспоминать ему явно нравится.

– Я поставил на свой шарик полсотни – большие по тем временам деньги. А этот дурной техасец, как дротиком, запустил в него иголкой от шприца. И что? Шарик лопнул в каких-то трех футах от финиша. Как же я был зол на этого техасца! Но делать нечего, надо платить. И я раскошелился, вернее совсем уже собрался, но тут налетела военная полиция и обломала нам весь кайф.

Поглощенный рассказом, я лишь чудом улавливаю донесшееся из коридора двуголосое «ого!». Оглянувшись, я вижу в открытую дверь совершенно обалдевших Эрона и Питона.

Попался!

– Давайте сделаем небольшой перерыв. – Я откладываю камеру и выхожу в коридор.

– Что за дела? – с вызовом спрашивает Питон. – Сначала ты прешься с нами на исправительные работы, на которые никто тебя не заставляет ходить. Это уже странно. А теперь ты еще и видео снимаешь про это место…

– Это для видеоклуба…

– Ага, с Шошанной Уэбер? – перебивает меня Эрон. – Из-за чьей дурной семейки нам и влепили эти исправительные работы!

– А вдруг я так пытаюсь исправить положение? – защищаюсь я. – Может быть, ее родители, если узнают, что я ей помогаю, скорее нас простят.

– Жди! – фыркает Эрон. – Ты вообще, по-моему, забыл, как Уэберы нас ненавидят. Если бы это зависело от них, нас бы не на исправительные работы отправили, а сразу на электрический стул. А так все нормально! Если тебе больше нравится проводить время с людьми, которые проклинают тот день, когда ты появился на свет, а не с настоящими друзьями, – пожалуйста, вперед! Мы тебе этого запретить не можем.

Я в растерянности. С одной стороны, ничего плохого я не делаю. Но при этом зачем было скрывать, что я помогаю Шошанне? Эрон, судя по всему, по-настоящему на меня обиделся – как если бы я его в спину ударил. И он, боюсь, прав.

Тут вступает Питон:

– Почему из всех тутошних Дамблдоров ты решил задружиться именно с этим? Таких музейных экземпляров здесь целый шведский стол, выбирай – не хочу. А ты почему-то выбрал его.

– Мы записываем с ним интервью, – объясняю я. – Он самый интересный человек из всех, кто здесь живет. Он герой войны!

Они долго изумленно таращатся на меня, как будто вместо головы у меня вырос кочан капусты.

– Ага, ты показывал фотографию, – говорит наконец Эрон.

– Я думал, вы, может быть, про это забыли. Для вас же здешние старики – никто.

– А мы, представь, помним, – огрызается Питон. – И про этого мистера Стенвэя все знаем.

– Солвэя, – поправляю я.

– Слушай, – раздраженно говорит Эрон. – Когда три часа в день тренируешься, а потом идешь на исправительные работы – потому что тебя заставляют, а не для удовольствия, – имен всех старых дураков просто не упомнить. Пошли, Питон.

– И про забывчивость от тебя самое оно слышать, – на прощанье обиженно добавляет Питон.

Вот, Чейз, ты и доигрался, думаю я, провожая их взглядом.

Именно этого я больше всего хотел избежать. Они разозлились на меня. И даже хуже того, больше не смогут мне верить.

Первое, что я вижу, возвратившись в комнату, это оставленные у стены ходунки мистера Солвэя. Сам старый солдат стоит на своих двоих и руководит Шошанной, которая вытаскивает из стенного шкафа тяжелую картонную коробку.