Рестарт - [29]

– И это называется губернатор! – вдруг рявкает он в телевизионный экран. – Да я бы тебе и тележку с хот-догами не доверил! Тупица ты этакий!

Но я продолжаю. Я всегда много и быстро говорю, когда нервничаю.

– Я собираюсь принять участие в общенациональном конкурсе, и для этого мне надо записать интервью с пожилым человеком с интересной судьбой…

Он поворачивается ко мне и смотрит так, будто хочет испепелить меня взглядом.

– Я тебя знаю?

Из меня тем временем продолжает извергаться словесный поток:

– Мне рассказывали, что вы сражались на Корейской войне и были награждены медалью Почета…

У мистера Солвэя багровеет лицо.

– Ах вот оно что! Запомни, медаль не означает, что я чем-то лучше тех, кто воевал вместе со мной. Ступай, возьми интервью у кого-нибудь из них, а меня оставь в покое.

– Вы разве не хотите рассказать свою историю?

– Нет. Эта история только моя. Достаточно того, что я сам ее знаю.

Заметив на тумбочке фотографию, на которой президент Трумэн надевает на шею молодому мистеру Солвэю ленту с медалью, я окончательно убеждаюсь, что сюжет надо снимать именно про него.

– Многие подростки, мои ровесники, понятия не имеют о том, какие жертвы люди вроде вас принесли во имя нашей страны.

– Девочка, не надо подлизываться! Мне восемьдесят шесть лет, и лестью меня не проймешь. Я не хочу, чтобы у меня брали интервью. Не хочу, чтобы меня благодарили. Единственное, чего я хочу, это чтобы в столовой прекратили наконец подавать шпинат со сливками.

Ничего тут не поделаешь. Этот старик твердо вознамерился и дальше вариться в собственных невзгодах. Этим он даже напомнил мне Джоэла. Брату настолько отвратительно его нынешнее положение, что он не позволяет себе извлекать из него хоть какие-нибудь выгоды. Потому что тогда у него останется меньше причин для жалоб на судьбу, а кроме них ему сейчас ничего не интересно.

Но в отличие от Джоэла, который имеет полное право злиться на то, как повернулась его жизнь, старикан просто по натуре своей неприятный злюка.

Я уже собираюсь уходить, когда вдруг из-за порога доносится знакомый голос:

– Вам повезло, мистер Солвэй: я отхватил последнюю слойку с черносливом.

Мгновение спустя появляется он – Альфа-Крыс наших семейных кошмаров. В руке у него бумажная тарелка со слоеным пирожком, на груди – бейджик с надписью «Волонтер Чейз».

С его появлением мистера Солвэя словно подменяют. Сердитая, недовольная физиономия расплывается в широченной, озаряющей всю комнату улыбке. В этом, если подумать, нет ничего неожиданного: кому еще может радоваться несчастный самовлюбленный придурок, как не такому же несчастному придурку, еще более мерзкому и эгоистичному? Эти двое просто созданы друг для друга.

Тут Чейз замечает меня.

– О, привет, Шошанна… – начинает он, но, встретившись со мной взглядом, мгновенно замолкает.

– Эй, постой, – восклицает мистер Солвэй. – Она, что ли, твоя подруга?

Чейз кивает.

– Мы с ней из одного видеоклуба. Это я ей посоветовал снять про вас сюжет.

Старый солдат ненадолго задумывается, коротко кивает и говорит:

– Это меняет дело. Я вам двоим с радостью помогу.

Мне его слова не нравятся. Соавтора у меня нет и не будет. Но даже если и будет, то уж точно не Чейз Эмброз.

Но если я скажу об этом вслух, мистер Солвэй снова меня выставит – и теперь навсегда.

Я в бешенстве, а Чейз смотрит на меня невинным взглядом. Наверняка в глубине души он надо мной смеется.

Похоже, у меня появился соавтор. И никто не спрашивает, хочу я этого или не хочу. На всякий случай – я этого совершенно не хочу!

Но как мне объяснить это Джоэлу?

Глава четырнадцатая Чейз Эмброз

Отец недавно купил себе тюнингованный «мустанг», у которого все как положено – четыреста лошадей, здоровенные колеса и специальный дефект глушителя, из-за которого двигатель ревет, как у бульдозера. Он ездит на нем, когда не надо ехать по рабочим делам на фургоне «Эмброз электрик». Водить микроавтобус Корин ему смертельно тоскливо и скучно. Он часто говорит, что, когда мне исполнится шестнадцать, первый урок вождения я получу от него именно за рулем его ненаглядного «мустанга».

– Лучше за рулем какой-нибудь другой машины, – отвечаю я. – А то из-за рева мотора я ни слова не услышу.

Он довольно смеется.

– Ты из-за него и полицейской сирены не услышишь. Но зато запросто уйдешь от любой погони.

Отец тормозит возле нашего с мамой дома. После того как он глушит двигатель, у нас появляется возможность разговаривать, не надрывая при этом глотку.

– Пап, спасибо за ужин. Корин отлично готовит.

– Лучше всех на свете.

– И Элен у вас очень забавная. Мы с ней, кажется, подружились.

– Еще бы, вы же в принцессу играли, – морщится отец.

– Это потому, что ринга под рукой не оказалось. А так-то мы с ней думали устроить бои без правил.

Отец даже не пытается улыбнуться.

– Вот уж не думал, что тебе будет важно, дружит с тобой четырехлетняя девочка или нет.

Я пожимаю плечами.

– Раньше-то она меня боялась. Может, пусть лучше дружит?

– Она тебя не то чтобы боялась…. Но ты был совсем другим. Крутым. С тобой никто не хотел связываться. Типа как сейчас с Эроном и Питоном.

У меня в голове возникают отрывочные воспоминания о той поре моей крутизны – как я раздаю в школьном коридоре оплеухи, пихаюсь и делаю подсечки. Но в памяти всплывают не только гадости. Например, я вспоминаю, как шагаю по школе с высоко поднятой головой, широко расправив плечи. Вспоминаю ощущение собственной важности, уверенности и силы. Отчасти оно, конечно, объяснялось тем, что я был тогда злобным придурком. Но ведь кроме того я был еще и классным спортсменом, чемпионом штата. У меня было много друзей. И я был совсем не последним человеком в городе. Всем этим не стыдно гордиться.