Республика Земшара - [7]

Нет, мой утренний ритуал - знак благодарности, своего рода ежедневная дань, которую я способна и обязана принести, дабы научные опыты Александра Александровича продолжались. И по поводу стационарных и передвижных станций забора крови у желающих, что столь распространились не только в столице, но, кажется, и по всей стране, я ничего не говорю брату, хотя порой гложет жуткая мысль: «А не назовет ли кто из-за этого Алексея „Кровавым", как пристало столь жуткое прозвище к нашему бедному Папа?» Да и отец Федор все чаще и чаще в беседах и наставлениях поднимает вопрос о донорстве, намекая на обеспокоенность церкви столь странными научными изысканиями.

Впрочем, я ощущаю - причина их страха глубже - и в какой-то мере разделяю его, опасаясь превращения господина Малиновского во второго Распутина, чьих способностей облегчать страдания Алексея нельзя было отрицать, отчего Мама столь к нему благоволила. И не воспользуется ли господин Малиновский своими научными методами по улучшению состояние здоровья Государя, дабы оказывать на Сискела влияние, какое оказывал «наш чудесный друг», став причиной трагической цепи событий, чуть не уничтоживших династию? Когда я напрямую поинтересовалась у М. Т. о Малиновском, он то ли в шутку, то ли всерьез заметил: о господине Малиновском ходит столько слухов, вплоть до того, будто он летал на Марс, где нашел древнюю цивилизацию, наподобие той, что описал граф Алексей Толстой в романе «Аэлита» (роман я потом нашла и прочитала), а также будто Александра Александровича зачастую видят одновременно в нескольких местах, разделенных между собой изрядным расстоянием.

Впрочем, по странной прихоти Александр Александрович оказал воздействие и на мою собственную судьбу, уговорив взять патронаж над столь пестуемом им движением «Пролеткульт», но опять следует признать: в нем трудно заподозрить иное, кроме стремления ликвидировать массовую безграмотность в стране и дать шанс каждому рабочему испытать радость творчества. Вот и сейчас стол в кабинете завален журналами, брошюрами, книгами Пролеткульта, с которыми следует разобраться, однако камердинер сообщает: Алексей Николаевич ждет меня.

Как всегда, он работает в кабинете Папа - небольшого размера, в одно окно. Покойная меблировка с тех времен: кресла темной кожи, диван, письменный стол с идеально выровненными ящичками, другой стол загроможден книгами, которые Сискела штудирует, книжный шкаф. Застаю его в любимой позе отца - стоя, тогда как гость свободно расположился в кресле. Оба курят, ибо отец тоже начинал с этого: встав из-за стола, предлагая располагаться удобнее и курить, сам закуривая папиросу. Сискела тонок и хрупок, как статуэтка Фаберже. Михаил Николаевич массивнее. Увидев меня, он вскакивает, склоняет голову: «С позволения Вашего

Императорского Высочества.», хотя прекрасно знает: я не терплю подобного обращения.

«Вы что со мной так разговариваете? С ума сошли?»

«И давно, Ольга Николаевна».

Государь наблюдает за нами с тщетно скрываемой улыбкой. Несомненно, он в курсе. Тридцатишестилетний генерал Генштаба, самый, пожалуй, блестящий и одаренный, М. Т. отнюдь не выглядит морганатической кандидатурой, особенно в наши либеральные времена. Но на подобные темы я с Сискелой не говорю. Пока.

Когда любезности позади, генерал Тухачевский продолжает ровно с того места, на котором прервался:

«Либеральная власть в России - мертвая власть. Или власть, устремленная к смерти. Николай Иванович дьявольски неустойчив в политике. Он - не лидер, не самостоятельный игрок. Ему обязательно нужно к кому-то прилипнуть».

И только спустя некоторое время я понимаю, что столь непозволительно Михаил Николаевич говорит о премьер-министре. Однако Алексей не выказывает ни возмущения, ни раздражения. Словно следуя той полудетской клятве, которую неоднократно повторял, будучи мальчиком: «Если я стану царем, никто не посмеет солгать мне. Я наведу порядок в этой стране». Генерала Тухачевского невозможно обвинить даже в малейшей лжи.

«Политика умиротворения сегодня приказала долго жить».

«Что вы имеете в виду?» Мне позволительно задать вопрос, тем более я приглашена Государем.

«Европейским Союзом успешно испытано взрывное устройство нового типа. Очень мощное взрывное устройство, построенное на совершенно иных физических принципах. По тем данным, которые удалось получить разведке, один такой заряд способен уничтожить крупный город».

«Это ужасно! Вы уверены, Михаил Николаевич?» - невольно всплескиваю руками.

«Увы, Ольга Николаевна, наши разведывательные данные абсолютно точны. Более того, новая война, которую так желают разжечь европейские социалисты, получила кодовое название „мировая атомная революция". Как только у ЕССР будет достаточно таких бомб, они развяжут всемирную бойню за освобождение пролетариата. Мнимое освобождение, конечно же».

Сигнал окончания аудиенции Алексей тоже воспринял от отца - Государь подходит к окну и становится спиной к посетителю. Мы с Михаилом Николаевичем поднимаемся, но когда я готова выйти за ним следом, Алексей просит остаться, а затем еще долго ходит по комнате, вымеряя широким шагом. А я в который раз поражаюсь - насколько же он внешне становится все больше похожим на Папа. Его губы беззвучно шевелятся, но охваченная воспоминаниями, я готова вложить в них то, что услышала в последний раз от Папа, когда он прощался с нами, прежде чем сесть в бывший императорский поезд, с элегантных темно-синих вагонов которого сбили императорские вензеля: «Господи, спаси и усмири Россию!» Ах, если бы он не отправился в паломничество в Ипатьевский монастырь! Если бы он был Государем, а не просто гражданином Романовым, которому не полагался поезд-двойник, чтобы обеспечить безопасность проезда в Кострому по стране, где не угасли очаги смуты! Тогда бы тело его не отпевали в церкви Троицы Ипатьевского монастыря перед иконой Федоровской Богородицы, чудодействия которой не хватило уберечь жизнь Папа.