Республика ученых - [46]
«Танцевальная капелла?»: меняется каждый месяц. / «А много ли среди людей искусства, собственно говоря, вегетарианцев?» — Рты моих сотрапезников непроизвольно растянулись в многократных улыбках: «Почти никого». / И объяснили это явление с социологической точки зрения: «Все вначале так натерпелись от голода, что принципиально жрут, что твой Блудный сын. (Да ведь и мы, в конце концов, пожираем все: из растительного мира ягоды: ам! у животных отнимаем мех: раз, и нету! Из каждой титьки сосем; пихаем себе в глотки, что только подвернется под руку; сырых ракушек семи океанов и морей: только для того, чтобы еще очередные десять часов иметь возможность покряхтеть да попускать ветры!). / «Свой багаж я тогда оставляю здесь?». Он деловито кивнул.
Эфирного сложения молодой человек легкой, нежной походкой, чуть искривившись, вошел в ресторан; заказал себе 40 унций сырого рубленого мяса;[174] и тупо уставился на противоположную стену; на тонком одухотворенном лице два глаза со злым, жестоким выражением. И поскольку он никак не мог придумать, чем бы заняться дальше, он начал стучать длинным красивым ножом по столу, используя его в виде барабанной палочки — послушно запел гибкий клинок, сделанный из благородной стали (и когда он в сопровождении надлежащих трелей и рулад, потихоньку начал отстукивать «Интернационал», я не мог удержаться; я почтительно встал и глубоко склонился перед ним, опустив глаза долу, как это подобает каждому нормальному человеку, бедному смертному, когда он соприкасается с абсолютом. Он отчужденно взглянул на меня; губы его изрекли что-то неслыханно резкое (это можно было понять по брезгливому выражению подбородка); и я поклонился еще раз: прекрасно, когда на такие жесты тебя толкает чувство преклонения перед великими людьми. (А перед великими женщинами — подавно!)
Ибо это был Стивен Грэхем Грегсон! человек, сочинивший «Полицейскую школу», «Папу луну» и несравненную книгу «Акционерное общество «Фалькверке» (после появления которой текстильными фабрикантами на него было организовано 23 покушения; предъявлено ему 485 штрафных исков: 11 месяцев он вынужден был жить, скрываясь у одного своего мужественного друга, в лесах — пока наконец в дело не вмешалась ИРАС! На заседании в большом зале театра (передававшемся по телевидению во все уголки мира) все, в то время состоявшие в рядах гениев, числом ровно 800 человек, все как один поднялись на защиту Грегсона. Одновременно один из священных белоснежных самолетов острова взял курс на болота Каролины, где и скрывался наш несчастный, скрипя зубами и сочиняя как одержимый — в тот момент он подумал, что это новая хитрость его преследователей, и отказался сесть в самолет (как всегда, поддерживаемый своими немногими фанатичными приверженцами; было чудовищно трудно заполучить его добром!) И общественное негодование поднялось гигантской волной — до небес!: Если его еще всего час назад все в один голос клеймили позором как анархиста и богохульника, как порнографа и сумасшедшего — звучит что надо, «порнограф»; прямо как профессия: фотограф! — то теперь, после опубликования торжественного манифеста обитателей острова, публика срочно обрушилась на организаторов этой скандальной травли. Было решено объявить бойкот текстильных товаров (и в течение дня это решение было осуществлено); так что у растерявшихся фабрикантов дел оказалось по горло — они срочно занялись рассылкой рекламных подарков покупателям, чтобы успокоить их. Правда, эта затея удалась, особенно с женской частью населения, без усилий (доверчивым модницам удалось заговорить зубы); хотя с мужчинами проделать это оказалось намного труднее: историки литературы (обладавшие хорошей памятью на имена!) еще годы спустя отказывались покупать новый черный сюртук у «Фалька»! / Другим последствием этих событий было то, что ни одно промышленное предприятие больше не брало на работу учеников с высшим образованием; брали теперь только довольно ограниченных людей (предварительно тщательно тестировавшихся на наличие у них способности к тиранству, мучительству, а также малого запаса слов, не вызывающего подозрений). В бланках договоров, заключавшихся предприятиями с учениками, также — незаметно для всей страны — появилась выработанная и внесенная в документ адвокатскими конторами маленькая оговорка: что лицо, о котором идет речь, никогда, ни сейчас, ни позже, не будет иметь права сообщать в какой-либо форме о том, что оно прошло курс обучения: «чтобы предотвратить возможность экономического саботажа». — Иными словами, говоря откровенно: правительство снова дало себя подкупить,[175] чтобы прикрыть белых работорговцев, использующих — как во времена Чарльза Диккенса! — детский труд.
Инглфилд повел меня побеседовать с обслуживающим персоналом; завязывал беседы; качал головой; (и мисс Алабама выдрессированно растворилась — незаметно ускользнула в туалет); Инглфилд казался очень озабоченным, даже помрачневшим. / «Странное дело: не пишет больше ни строчки! — Когда он только приехал на остров, в его кабинете рождалась пьеса за пьесой, одна прекраснее и злее другой. Потом — «он еще ниже наклонился над нашими тарелками; забормотал более настойчиво: — «все производство внезапно прекратилось! И вот по какой причине»: (он свирепо засопел и укусил сам себя за щеку (я бы этого не смог сделать ни за какие деньги!)): Грегсон во время одного спортивного праздника, «Левый борт против правого борта», встретил одну русскую и втюрился в нее по уши — бабища, что твой несгораемый шкаф, такая может подтянуться на турнике и сделать «солнце» на одной руке». (Я посмотрел через зал: Грегсон, почти не видный за умопомрачительной горой мяса, поглощал его с волчьим аппетитом.»: «Может быть, тут все дело в их несовместимости? — «попытался я дать свое объяснение этой истории: «ведь он так худ?. Ну, ясное дело: несчастная любовь, неравенство партнеров!: он поэтому так налегает на еду, чтобы сравняться с ней!» Но Инглфилд с сомнением покачал головой): «Вы еще не все знаете; погодите с Вашими предположениями. — Прежде всего они встретились за городом, «у городских врат». Все дальше увлекало его это могучее и мрачное создание. И так продолжалось до тех пор, пока он не дошел вместе с ней до «левой библиотеки» и зашел в нее, где его, естественно, встретила толпа русских. Дальше — больше: он заявляет: он должен, дескать, ради накопления подготовительного материала к новому малому роману пожить на той стороне 6–8 недель — и тут уж ничего нельзя поделать; тут мы как официальная инстанция бессильны.»
