Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса - [8]

Любопытно, что именно эту картину увидел и невзлюбил Валентин Серов. «Рериха он вначале тоже не переносил, особенно его картину с воронами “Зловещие”, которую считал надуманной и фальшивой», – вспоминал Грабарь[26].

Для автора, который хочет быть актуальным и востребованным, художественная мода всегда неизбежный советчик, и избежать ее влияния на вехи авторского пути способны только окрепшие таланты. Вот почему Рерих вначале испытывал особую тягу к работам французского художника-символиста Пьера Сесиля Пюви де Шаванна (1824–1898). Эта увлеченность была настолько сильной, что на время он становится прямо-таки очевидным эпигоном зарубежного мастера. Мотивы, заимствованные у француза, будут прорастать и позже, в его восточных работах. Это заметил даже Стравинский, вспоминавший: «Я очень полюбил его в те ранние годы, хотя и не любил его живописи, которая была своего рода передовым Пюви де Шаванном»[27].

Совпадение, пожалуй, знаковое: в 1898 году первый же номер нового журнала «Мир искусства», такого важного для судьбы Рериха впоследствии, завершался некрологом: «12/24 октября в 6 часов вечера в Париже скончался великий художник Пиер Пювис де Шаванн»[28]. Редактор журнала Сергей Дягилев написал об усопшем так: «Никто не смеет оскорблять той тайны, которая кроется в отношении творца к его мечте, он должен нас вести в свое царство, показать ясно, реально те образы, которые без него закрыты для нас. Неужели можно думать, что Данте не ощущал того необъятного мира духов, который он дал нам как чисто реальное представление и в который не только сам верил, но и заставлял верить нас как в нечто несомненное и видимое»[29].

Рассматривая искусство как форму интимного мистического опыта, как механизм передачи вечной красоты, Дягилев видел в нем новый вид религии. А другой «мирискусник», Леон Бакст, создавший эмблему журнала, писал Александру Бенуа: «Мир искусства выше всего земного, у звезд, там оно царит надменно, таинственно и одиноко, как орел на вершине снеговой… орел полночных стран, то есть севера, России»[30]. Эти слова могли бы стать и рериховским кредо, ведь он уже ощущал себя визионером и мистагогом с мессианскими амбициями.

Мистические стремления получили резонанс и в личной жизни художника. Знакомство с Еленой Шапошниковой, дочерью известного столичного архитектора, определило судьбу Николая Константиновича, который встретил в ней не просто любимую женщину, а ясновидящую, грезящую космическими наваждениями. В набросках воспоминаний Елена Ивановна так описала сон, который в прямом смысле заставил ее принять брачное предложение Рериха: «Сон с указанием отца о выходе замуж за Н. К. Сон этот с небольшими изменениями повторился три раза. Первый и второй приблизительно одинаковы. Открывалась дверь, входил отец, пристально смотря на нее, произносил: “Л., выходи замуж за Н. К.”, и она просыпалась. Третий раз – большое помещение, огромный накрытый стол, заставленный яствами, сидят все родственники, среди них находится и она. В открытое окно влетает белый лебедь с черным кольцом на шее, опускается ей на грудь и обвивается вокруг ее шеи. В это же время открывается дверь, появляется фигура отца и произносит: “Л. выходит за Н. К.”»[31]

Важное пояснение: знакомство невесты с Рерихом произошло в 1899 году, а отец к тому времени уже скончался (21 марта 1898 года). Так что жанр этого сна – архетипическое «готическое» посмертное видение, общение с духом почившего родителя. Нареченные оказались похожими друг на друга во всех, даже самых невероятных и мистических мелочах. Особенно приятно волнует Рериха, что его избранница – медиум, ее очи наполнены видениями экзотических восточных мудрецов, в ее ушах звучат голоса космических фантомов. О своих призраках Елена Ивановна сообщала интересные детали: «Сотрудничество с Наставником Света было утверждено с самого раннего детства…»[32] «Наставник явился сначала как Индус, но, когда сознание расширилось и научилось вмещать Прекрасный Облик учителя, начал постепенно меняться и наконец Величественный принял облик Космического Значения»[33].

Получалось, что таинственные существа общались с девушкой с самых ранних лет. И в набросках ее личного архива мы находим настораживающие любого медика откровения, в которых она пишет о себе в третьем лице: «На седьмом году видение необычайной яркости и красочности. Осенний вечер, девочка сидит с ногами на окне. На коленях французская хрестоматия Марго, нужно выучить к завтрашнему дню урок-стихи Le pinson, но девочка в книгу не смотрит, внимание ее привлечено звездным небом. В этой же комнате, столовой, сидит ее мать, стол накрыт к вечернему чаю. Вдруг девочка вскрикивает: “Мама, мама, посмотри, какая разноцветная лента в небе и как свернулась она петлей, вроде заглавного свитка на старинных гравюрах, причем особо ярки были три основных тона – синий, бело-серебряный и пурпурный”. Мать подошла к окну, но, сколько ни всматривалась, ничего увидеть не смогла. Конечно, явление было приписано болезненному состоянию, и девочку немедленно уложили в постель»[34].

Тема видений в мемуарной рукописи Елены Ивановны развивается, став сквозной. Ее воспоминания рисуют мир, в котором появление фантомов – дело обыденное, причем напрямую связанное с ее недомоганиями. Вот опять описание в третьем лице: «Во время довольно частых заболеваний девочку преследовало одно видение: при повышении температуры зрение становилось особенным, оно проникало как бы сквозь стены и она видела, как входная дверь их квартиры открывалась, входили два великана, один, намного выше, всегда шел впереди, слегка прикрывая собой второго. Эти великаны проходили коридором, входили в ее комнату, садились в ногах ее постели и начинали тянуть серебряную нить, которую они извлекали из ее бока, причем большой великан передавал нить другому, сидевшему позади и наматывавшему ее. Несмотря на то что первый великан всегда ласково улыбался, девочка боялась их, ибо ей казалось, что они за эту нить хотят притянуть ее к себе, и если им это удастся, то она умрет»