Репортаж из «общества благоденствия» - [7]

Прошлой весной, когда хотели закрыть предприятие, началось прямо светопреставление. Все так прочно приросли к месту, что никто не может уехать. Они лучше останутся безработными, чем снимутся с места. Рудник уже на две трети закрыт.

Я-то из семьи, которая не вросла корнями так крепко. Мои родители были легки на подъем. А человек из крестьянской семьи, многие поколения которой живут в одном и том же дворе, глубже пускает корни. В таком случае трудно бывает уезжать. Мой муж строил пробные забои на новых рудниках. Я с ним много поездила. Иногда он работал в этих забоях. Материальная сторона для меня не имеет большого значения. Главное, я живу.

Я живу так, что в любое время могу все бросить и уехать. Вещи не имеют никакого значения.

Все добывают себе кучу разных символов преуспеяния. Решит человек что-либо приобрести — уж он не хочет без этого жить. Хочет все сохранить. Ни одной вещи не потерять. И на том стоит.

Только молодые, которые еще ничего не приобрели, те протестуют. Но молодые со временем меняются. Когда они начинают сами зарабатывать, то сидят набрав в рот воды.

В Швеции многое надо переделать. Мы — белые негры, мы, женщины.

Люди с демократическими взглядами, как я, часто спрашивают себя: где же в Швеции демократия? Мы же порабощены, только на красивый манер. Но кому до нас дело?

Рабство нынче красиво оформлено. Вот и все.

Тех, кто работает, ценят буквально на гроши. Возникает такое ощущение, что нас цинично используют. Молодые еще могут протестовать. Нам, пожилым, это будет потяжелее. Мы, пожилые женщины, приучены во всем находить хорошие стороны. А мужчины — другое дело. Они разбираются, что к чему.

На таком рабочем месте, как здесь, теряешь свое человеческое достоинство. Это, наверное, от постоянной связанности: вечно тебя обрывают, следят за тобой и т.д. Когда сюда попадаешь, возникает чувство неполноценности. Если бы можно было разговаривать, было бы легче. Но стоит тебе с кем-нибудь о чем-нибудь заговорить, ты сразу же сбиваешься с ритма. Хотя, конечно, иногда все-таки разговаривают. Но редко.

Я здесь работаю, чтобы получить жилье. Раньше я каждое лето два месяца работала в киоске. Это тоже была каторжная работа. Но прежде я была домохозяйкой. Это хорошо — быть домохозяйкой, если муж зарабатывает столько, что хватает на еду и квартирную плату, да, хорошо. Но ни о каком образовании не может быть и речи. Правда, тогда женщины слишком уж зависят от мужчин и не решаются рта раскрыть. «У меня нет никакого права указывать, если он меня содержит», — думают они. Когда я начала работать в киоске, я совсем по-другому стала ощущать свое человеческое достоинство. Получается, что женщина не имеет своего места в жизни. В крестьянском обществе все было по-другому. Она несла ответственность за хозяйство. У нее были ключи от всего. Сейчас у женщин нет ничего, им не в чем себя утверждать. Индустриализация совершилась за счет женщины.

Женщины приносят промышленности огромные доходы. У них низкая зарплата и очень мало требований. Перед рождеством дополнительно нанимают работниц. Это — домашние хозяйки, они сами не зарабатывают на жизнь, и им здесь нравится. Они опасны.

И еще опасны иностранцы. Они ужасно рады, что их сюда пустили. Рады, что могут получить работу. Они не понимают, как здесь плохо. Они не понимают, как бесчеловечна эта работа и как плохо им будет здесь жить.

В Стокгольме с жильем безнадежно. Только если у меня будет собственное жилье, я буду свободна. Я не хочу состариться на «Марабу». Марабу строит все новые и новые дома. За комнату с кухней они берут 350 крон в месяц. Многовато. При нашей-то зарплате!

В моем договоре о квартире сказано, что вечером после 22 часов и утром до 10 часов никого нельзя пускать. Для неожиданных ночных гостей нужно получить специальное разрешение. Один день в неделю посещения вообще запрещаются, если этого пожелают другие жильцы дома. Плату за жилье удерживают непосредственно из жалованья. За порчу мебели тоже вычитают прямо из зарплаты».

Те, кто имеет капитал,

сопротивляются всякой попытке предоставить рабочим и лицам наемного труда долю в их капитале.

Если человек наживается на том, что сотни других надрываются ради него, он хочет, чтобы они и дальше надрывались, оставаясь наемными рабочими.

Маркус Валленберг писал в «Дагенс нюхетер» от 5/Х—1969: «Равенство создает общество скуки».

В той же газете сообщается о молодых годах Маркуса Валленберга так: «Семья была зажиточной, но это отнюдь не означает, что дети, семилетний Якоб и его четыре сестры, выросли в роскоши. Их отец — судья — давал им в неделю 10 эре карманных денег и прививал понятия строгой экономии. Он воспитал из них полезных членов общества и добрых патриотов. Молодой Маркус рос живым, смелым мальчиком, который скоро стал любимцем всей семьи. Он был младшим из детей и всеобщим любимцем. Его называли Додде».

Если бы Додде занялся упаковкой конфет, как фру Г. с шоколадной фабрики «Марабу», это показалось бы ему довольно скучным делом. Если бы отец Додде — судья — был голодным, искалеченным и больным арендатором, как отец фру Г., и каждый день выполнял бы тяжелую физическую работу, это тоже показалось бы Додде довольно скучным.