Репин - [100]
Эти слова не могли не запасть в душу Репина-мальчика. Но не только они, а все, что писал этот необыкновенный художник, столь не похожий на других, производило на Репина неотразимое впечатление. Недаром он посвящает ему в своих воспоминаниях целую главу.
Местный житель, А. Беклемишев, отец известного впоследствии скульптора, увез Персанова в Петербург, где он поступил в Академию художеств вольноприходящим учеником>[508].
Уехав в Петербург, Персанов как в воду канул. О нем около пяти лет не было ни слуху, ни духу. Попав в Академию, Репин первым долгом стал расспрашивать у старых натурщиков, не помнят ли они Персанова. Его помнили: оказалось, что он психически заболел, прятался у сторожей в коридорах, ходил оборванный, голодный и наконец бежал из Академии и пешком прошел 1500 верст до Чугуева. На другой же день он, по приходе туда, ушел за 50 верст в Балаклею, к матери, где совсем лишился рассудка и вскоре умер.
Репин описывает несколько небольших картин Персанова, которые произвели на него неотразимое впечатление своей особенной, чисто персановской чарующей живописью. Эту живопись он определяет, как интересные фантастические переливы глубоколиловых с бирюзовым тонов. Особенно он восхищался портретами его хозяина и хозяйки — Нечитайловых, дивным натюрмортом «Груши» и еще более значительным профильным портретом Якова Логвинова. «Это было по колориту нечто высокохудожественное», — говорит об этих вещах Репин>[509].
Л. И. Персанов. Нечитайлова. Около 1860 г. Дом-музей И. Е. Репина «Пенаты».
Надо было так случиться, что как раз эти четыре чудесных произведения В. Н. Москвинову посчастливилось найти у одного из потомков Нечитайлова. Они, действительно, необычайны по своему живописному решению, обнаруживая у автора редчайший чисто колористический дар и изящество красочной кладки. Откуда все это у захолустного самородка?
Л. И. Персанов. Яков Логвинов. Около 1860 г. Дом-музей И. Е. Репина «Пенаты».
Как все чугуевские произведения, эти портреты тоже сильно пострадали от мытья мылом, а, может быть, и еще более рискованными средствами. Особенно досталось мужскому портрету, в левом нижнем углу которого все же еще видна подпись: «1857 год. Персанов».
Сравнительно хорошо сохранился парный женский портрет, представляющий по своим живописным качествам почти непонятное исключение во всей русской живописи 50-х годов, с которой он никак не связан. Надо было обладать особым чувством цветовой гармонии, чтобы взять так тонко отношение именно данной синей шали к ее цветистой искрасна-коричневой оторочке или этой последней к темному серо-сиреневому платью.
А с каким вкусом и сколь изысканно намечены кисти рук, вылепленные почти без рисунка, при помощи только многоцветной прописки.
Еще интереснее портрет Якова Логвинова, взятый в профиль влево и сильно слева же освещенный. Портрет мало пострадал от чистки, и по нему можно судить, каким огромным живописным дарованием был наделен Персанов. Несмотря на глубокие тени, покрывающие почти всю голову, за исключением узкой полоски света, скользящей по лбу, носу, подбородку и части щеки, в живописи нет никакой черноты, тени прозрачны и легки.
Глядя на этот прелестный профиль, понимаешь чувство восторга, охватившего Репина при воспоминании об этом давно запечатлевшемся чугуевском шедевре, исполненном на небольшом картоне.
Четвертая вещь Персанова, столь поразившая Репина, — «Груши», написанные также на картоне овальной формы. К сожалению, она настолько смыта, что от груш остались только едва заметные следы, но и по ним можно судить, насколько должна была быть хороша эта работа.
На крошечном картончике написана еще одна, пятая вещица Персанова, привезенная в Москву, — портрет мальчика, стоящего в рост на берегу реки, со шляпой в правой руке и палкой в левой. Она еще больше, чем остальные три, выпадает из всех представлений о русской живописи середины XIX в., вызывая в памяти скорее произведения западноевропейских мастеров начала XIX в. Однако ни в позе изображенного, ни в трактовке пейзажа — воды, облаков, зелени — нет и намека на какое-либо копирование или подражание: это собственная, глубоко персональная инвенция и совершенно индивидуальное, чисто живописное решение. На обороте картончика — явно собственноручная надпись и подпись Персанова: «Сей патрет нарисован 19-ти лет. 1858 года. Л: П:». И сбоку: «Н: Н:» (не инициалы ли изображенного?).
Л. И. Персанов. Портрет мальчика на берегу реки, 1858. Дом-музей И. Е. Репина «Пенаты».
Очень характерны, видимо, для Персанова облака, на фоне которых выделяется фигура юноши. Репин рассказывает, что Персанов до страсти любил природу и вечно писал какой-нибудь этюд с натуры, выискивая мотивы в окрестностях Чугуева.
В 1867 г. Репин приезжал из Петербурга в Чугуев. Зная, что самым близким человеком к Персанову был некто Чурсин, человек образованный, со вкусом, разбиравшийся в искусстве и даже слегка меценатствовавший, Репин тотчас по приезде направился к нему.
«Чурсин, разумеется, принял меня радушно, — пишет Репин. — Чуть не со слезами и в голосе и в глазах рассказал мне о Персанове все, что знал. В заключение он показал мне маленькую картинку его работы. Мое глубокое впечатление от этой картинки не изгладилось и посейчас, — эта вещица захватывала зрителя целиком. И мы с Чурсиным стали вспоминать, как до переезда в Петербург естественно развивался талант Персанова. Однажды ночью, например, он приготовил холст на мольберте и краски и ждал рассвета и хватал его на полотно, и все живописцы дивились потом силе света и колориту Персанова. Из Балаклеи он принес свои вкусы, в Чугуеве он развивал их: думал, болел; он не пропускал ни одного чарующего явления в природе. Все хотел он изобразить в ореоле природы, в сфере собственного миросозерцания. Его, уже двадцатипятилетнего, по-своему готового художника, вырвали из привычной среды, перевезли на север в нашу немецкую Академию и там загубили этого талантливого простака. И сколько таких жертв! Совершенно никому не известных… Боюсь, что многим покажется выдумкой и этот мой правдивый рассказ»
