Репетиция Апокалипсиса - [21]

— Меня зовут Фрутимер, — сказал юноша, увлекая Дашу в круг танцующих.

— Иностранец?

— Типа того…

— А как покороче? Фрутик?

— Зови, как тебе нравится, Даша…

— Я тебе не говорила своего имени.

— А я угадываю…

— Угадал.

Фрутимер приблизился, приобнял за талию, взгляд его нежно и ненавязчиво проникал в самую глубину. Он был необычайно красив. Кудрявые локоны до плеч, тонкий греческий нос, волнистые чувственные губы и огромные карие глаза. Юноша с полотен эпохи Ренессанса. Во всяком случае, сейчас этот стройный юноша казался Даше самым красивым, самым гармонично сложенным, и с ним хотелось остаться надолго, почти что навсегда. И праздник этот, казалось, будет продолжаться вечно.

— Тебе хорошо? — спросил Фрутимер, прижимая Дашу к себе ближе и ближе.

— Хорошо, — честно призналась Даша, — только имя у тебя странное.

— Если б меня звали Федя или Петя, я бы и выглядел соответственно. Так меня назвал отец.

— Кто он у тебя? Большой выдумщик? Оригинал?

— Самый большой.

— Это твоя вечеринка?

— Моя. Все вечеринки мои.

— Ты хочешь сказать, что и студенческая тусовка на прошлой неделе в кинотеатре «Космос» тоже твоя? Когда всё закончилось массовой дракой и поножовщиной…

— Вечеринка моя, драка — нет. Драку они сами захотели. Обязательно кто-нибудь напьётся и устроит дебош. Не умеют люди пребывать в лёгком и приятном состоянии праздника.

— Не умеют, — согласилась Даша. — А это так хорошо.

— Правда хорошо?

— Правда. Я бы всю жизнь лежала где-нибудь у моря на пляже… с любимым человеком…

Произнеся последнюю фразу, Даша попыталась найти в себе какой-то далёкий отзвук. Словосочетание «любимый человек» что-то для неё значило. Крутилось вокруг последней нерасслабленной мозговой извилины, но так и не могло проясниться, наполниться смыслом и образом.

— А со мной бы поехала?

— Поехала, — не задумываясь ответила Даша.

— Можно прямо сейчас.

— Можно…

Фрутимер взял её за руку, потянул вслед за собой к выходу, и Даша покорно и зачарованно пошла за ним. Вокруг одобрительно зашептались, девушки провожали её с завистью, и её охватило чувство гордости и лёгкого полёта — обманчивое чувство, когда беспомощно предаёшься на волю обстоятельств. Смотришь на всё сверху. Как бы. Сверху и пришлось упасть… Даша зацепилась на пороге и со всего маху шлёпнулась у самых дверей, после чего стала недоуменно смотреть вокруг, часто моргая слезящимися глазами.

Полумрачный зал был пуст. На барной стойке остались недопитые бокалы и рюмки. Музыка не звучала. Зато совсем рядом, над самым ухом, она услышала настойчивый, почти надрывный голос бабушки:

— …Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися, оружием обыдет тя истина Его…

— Ба-аб? — всхлипнула Даша. — Я так ушиблась!

— Сильнее надо было! — вставила Галина Петровна, но продолжала вычитывать псалом до конца: — Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы, летящая во дни, от вещи, во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго…

Невольно Даша встала рядом на колени и стала читать в голос с бабушкой, лицо её от осознания происшедшего покрылось мелкими капельками пота, она всем телом вздрагивала, и оттого громче бабушки причитала:

— …Воззовет ко Мне, и услышу его, с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его, долготою дней исполню его и явлю ему спасение Мое.

Она никогда не заучивала наизусть псалмы, если и читала, то по книге или повторяла за бабулей, но сейчас ни разу не ошиблась даже в ударении.

Галина Петровна три раза осенила себя крестным знамением и только потом с тревогой посмотрела на внучку.

— С кем танцевала-то? — кивнула на пустой зал. — Я как вошла, так и поняла: крутит тебя. Сама с собой вальсируешь.

— С Фрутимером танцевала… — лицо Даши зарделось.

— От, бесовское имя! А ну давай поднимайся, пошли быстрее отсюда.

— Колокол не бьёт, — прислушалась Даша.

— Да с тех пор как не бьёт, так ты музыку и услышала, — сообщила Галина Петровна, — поднимайся, пойдём уже, пока ещё кто на нашу голову не навязался.

— Бабуль… Но ведь всё было так явственно…

— Ну так! — скривилась бабушка. — Они тебе ещё и не такое показать могут. Понравилось, что ли?

— Понравилось… — опустила голову Даша.

— Это за грехи мои…

— Почему за твои-то?

— Не твоего ума дело.

— Опять не моего?

— Ты сначала музыку слышать перестань и танцевать с… — бабушка не договорила, потому что у Даши от испуга и понимания глаза расширились. — Вот видишь, — обняла она внучку, — опять ругаемся.

— Не, баб, не ругаемся, — прижалась к ней Даша.

— Не ругаемся, — со вздохом согласилась Галина Петровна.

5

Михаил Давыдович понял, что его разбудил колокол. Он осторожно встал и подошёл к зеркалу, будто в нём можно было увидеть вчерашний день. В прежние времена его радовало сходство с поэтом Максимилианом Волошиным. Крупное лицо с окладистой бородой, которую он периодически превращал в шкиперскую. Бурные, волнистые волосы до плеч, как и положено человеку творческой профессии, мыслителю. В узком кругу он называл их «мои продолжения извилин». Но главное — это покатые бугры на мощном лбу и надбровные дуги. Всё это, как снегом, припорошено благородной сединой. «Энгельс отдыхает», — говорили о Михаиле Давыдовиче студенты, которые не знали, что ему больше нравится сходство с Волошиным. Да и Волошина-то из студентов мало кто знал.