Ренуар - [23]

А кто-то другой, не Жерве ли, по поводу моих восторгов перед Рафаэлем говорил: «Как, теперь вы ударились в помпезную живопись?»

Фарнезинские фрески тоже восхитили меня. Вы знаете, как я всегда интересовался фресковой живописью; где-то я читал, что эти фрески были первым опытом фресок на масле; действительно, ничего не может быть восхитительнее этих фресок, как бы они там ни были написаны.

Я. — Очень ли вас поразил Микеланджело?

Ренуар. — Мне больше нравится Донателло. Его персонажи разнообразнее, чем у Микеланджело, который, несмотря на весь свой гений, несколько повторяет свои фигуры: их мускулы слишком часто однообразны; он слишком много изучал анатомию, и из боязни забыть малейший мускул он наделяет ими своих персонажей в таком изобилии, что это должно их иногда очень стеснять.

Покинув Рим, я направился в Неаполь. Вы не можете себе представить, какой это был отдых для меня — попасть в этот город, полный искусства Помпеи и египтян! Я начинал немножко уставать от этой итальянской живописи — постоянно все те же мадонны и те же драпировки! Я так люблю у Коро, что он все подает с клочком деревьев. И в самом деле, в простоте помпейской и египетской живописи Неаполитанского музея я нашел самого Коро: этих жриц в серебристо-серых туниках можно принять за нимф Коро. Еще одно полотно, наконец, которое поразило меня в Неаполе, это тициановский «Портрет папы Юлия III». Надо видеть голову папы, эту белую бороду, этот жестокий рот!..

Будучи в Неаполе, я написал: большую вещь — «Сидящую женщину с ребенком на коленях», несколько видов, в том числе «Набережная с Везувием на фоне», «Торс женщины», который я продал Веберу; с него есть копия, сделанная мной в Париже для Галлимара.

Я. — Что привело вас к тому, чтобы написать портрет Вагнера?

Ренуар. — В Неаполе я получил письма от парижских вагнеристов, один из которых — судебный следователь Ласку — принадлежал к числу моих лучших друзей; он умолял меня сделать все возможное, чтобы привести хотя бы набросок с Вагнера. Я решил отправиться в Палермо, где тогда жил Вагнер, и, попав в его отель, я, по счастью, встретился там с симпатичнейшим молодым художником, неким Ионковским. Он следовал за Вагнером при всех его переездах, чтобы попытаться написать его портрет, а в ожидании удобного случая делал ему макеты для декорации. Этот Ионковский рассказал мне, что Вагнер не принимает никого даже на четверть часа, будучи очень занят окончанием оркестровки своего «Парсифаля». По крайней мере, я получил от моего коллеги обещание предупредить меня об окончании Вагнером своей работы. Как только я получил от Ионковского столь ожидаемое мною известие, что он сможет представить меня Вагнеру, я обнаружил, что потерял рекомендательные письма, которые мне переслали из Парижа мои друзья… Я рискнул все-таки представиться с пустыми руками, если не считать шкатулки с красками, которую я захватил.

Портрет Вагнера. 1882

Первые слова Вагнера были: «Я не могу уделить вам больше получаса!» Он думал таким образом отделаться от меня; но я поймал его на слове. Во время работы я делал всевозможные усилия, чтобы заинтересовать его, рассказывая ему о Париже. Он ждал многого от французов и не скрывал этого. Я сказал ему, что на его стороне аристократы духа. Он был очень польщен: «Мне очень хотелось бы нравиться французам, но до сих пор я думал, что угодить им может лишь музыка немецкого еврея (Мейербер)».

Через двадцать пять минут позирования Вагнер резко поднялся: «Довольно, я утомлен!» Но я успел закончить мой этюд, купленный у меня потом Робертом де Боньером. Я сделал копию с него, которая фигурировала на распродаже Шерами. Палермский портрет сделан в 1881 году — за год до смерти композитора.

Я. — А вам больше не пришлось встречаться с Вагнером?

Ренуар. — Нет, но если я почти не знал Вагнера лично, я, по крайней мере, был очень близок с некоторыми из первых «пилигримов» в Байрейт, как, например, Ласку, Шабрие и Мэтром, о котором я вам говорил.

Я. — А Сен-Санс?

Ренуар. — Я с ним не был знаком. Но, кажется, одно время не было более ретивого вагнериста, чем он.

Я. — Мэтр действительно рассказывал Визева, что в 1876 году, находясь в Байрейте в одной пивной с Сен-Сансом, он позволил себе обвинить «Тетралогию» в некоторых длиннотах… Сен-Санс не перенес даже этой невинной критики и, разбив свой стакан о стол, вышел из зала…

Ренуар. — И все-таки Сен-Санс не прочь был, кажется, сильно ругнуть своего прежнего патрона. Мне прочли его статью в одном ниццском журнале…

Я. — Я встретил у Визева директора одного музыкального журнала — мосье Экоршевилля, если не ошибаюсь, который слышал от одного друга Сен-Санса рассказ о ссоре, происшедшей между ним и Вагнером. Дело произошло тоже в Байрейте, но на этот раз в доме Вагнера, куда Сен-Санс получил доступ благодаря своему неистовому преклонению перед музыкой немецкого композитора. Как-то вечером на просьбу мадам Вагнер, обращенную к французскому ученику, сыграть что-нибудь на рояле большого салона в Ванфриде^[38], Сен-Санс заиграл свой «Похоронный марш в память Анри Реньо». Тогда Вагнер с дружеским лукавством или, может быть, по неведению воскликнул: «Ах, парижский вальс!» — и, взяв за талию одну из присутствовавших дам, принялся вальсировать вокруг рояля!..