Ренуар - [19]

Ренуар. — Они были друзья. Но однажды, приглашая Зандоменеги позировать себе, Дега смертельно его оскорбил. Дега сказал: «Зандоменеги, так как вам все равно нечего делать…» Прежде всего Зандоменеги находил, что ему есть что делать. И потом прибавил: «С венецианцем не говорят подобным образом».

Я. — Зандоменеги был вашим соседом на улице Турлак?

Ренуар. — Отличный мужчина! Но в постоянной обиде. Мне приходилось ему говорить: «Послушайте, Зандоменеги, вовсе не моя вина, что Италия до сих пор не покорила Францию и что вы не смогли совершить ваш торжественный въезд в Париж в костюме дожа, на парадном коне».

Глава X Салон мадам Шарпантье

Ренуар. В салоне мадам Шарпантье собирался весь цвет парижских знаменитостей в области политики, литературы и искусств. Завсегдатаями были: Доде, Золя, Спуллер, оба Коклены, Флобер, Эдмон де Гонкур… Портрет последнего, сделанный Бракмоном, поразителен… Холодный, претенциозный, колкий.

Я. — Гильме рассказывал мне о разрыве между Золя и Гонкуром. Гонкур внезапно перестал кланяться Золя и стал интриговать за его спиной. Золя огорчен и не в состоянии понять, чем он мог обидеть «патрона»… Шарпантье, затрудняясь приглашать одновременно обоих авторов, пробует быть посредником и обращается к Гонкуру в ответ на его увертки:

«Но, наконец, если бы Золя протянул вам руку, ведь вы не отвернулись бы от него?»

И вот торжественный обед примирения. Гонкур держится все время поодаль, так что к концу обеда Золя хочет объясниться во что бы то ни стало и увлекает Гонкура в маленький салон. Гильме видит его выходящим оттуда с остолбенелым видом:

«Ну что, как?»

Золя. — Я спросил его, что я ему сделал? «И вы спрашиваете, что вы мне сделали; вы — ограбивший меня и моего брата! Ведь это вы взяли заглавием для своей книги „Творчество“, после того как мы написали „Творчество Франсуа Буше“»!

Ренуар. — Я хотел вам сказать, что и Сезанна я также встретил у Шарпантье. Он пришел вместе с Золя; но такое, слишком светское, общество не могло ему нравиться. Во всяком случае, когда в этом обществе говорили о живописи, я обязательно вставлял, как Шоке: «А Сезанн?» Так что Золя наконец решил, что с намерением ему понравиться я нахожу талант у его «земляка».

Голова женщины. 1876

«Очень любезно с вашей стороны хорошо отзываться о моем старом товарище. Но, между нами, стоит ли заботиться об этом неудачнике?»

И так как я протестовал, Золя заключил: «Впрочем, вы хорошо знаете, что живопись — не мой конек!»

У мадам Шарпантье я познакомился с Жюльеттой Адам, Мопассаном и этой очаровательной мадам Клаписсон, с которой я писал два портрета, и с каким удовольствием! Мопассан был в расцвете славы, и все возрастающий успех его произведений наполнял ужасом Гонкура и даже Золя. Разговор между ними всегда начинался так:

«А, Мопассан! Какой талант! Но почему никто не объяснит ему, как опасно слишком много писать?»

Я вспоминаю, что видел и Тургенева у Шарпантье, и еще много других, имен которых не помню. Например, был некто, желавший обратить на себя внимание красным шарфом, который он надевал под фрак в виде пояса. Он привлекал к себе внимание также тем пылом, с которым он утверждал, что музеи необходимы для воспитания народа.

Народ в музеях — какая чепуха!.. Как-то в Лувре, сидя на скамье, я слышал от проходивших мимо посетителей: «Вот так рожа!» Я подумал: «Что же это такое со мной сегодня?» Уходя я встречаюсь с другими посетителями и невольно их наблюдаю. Они останавливаются как раз на том месте, которое я только что оставил; один из них восклицает: «Черт возьми, вот так мордашка!» Это — об «Инфанте» Веласкеса.

Я. — Этот человек с красным поясом, которого вы видели у Шарпантье, напомнил мне Барбе д’Орвильи…

Ренуар. — Я встретил его раз или два. Несмотря на все маскарадные костюмы, которые он на себя напяливал, какая торжественная поступь! Я даже помню, что, увидев его, я решил прочесть одну из его книг; но я сразу наткнулся на иллюстрации этого бельгийского Кабанеля… Ну, вы знаете, о ком я хочу сказать: Ропс… и тогда, честное слово, у меня не хватило храбрости читать текст.

Но возвращаюсь к мадам Шарпантье. Она не удовольствовалась приглашением художников на свои вечера. Это она подала мужу идею издавать для защиты искусства импрессионистов журнал «La vie Moderne», в котором мы сотрудничали. Мы должны были довольствоваться грядущими успехами, иначе говоря, мы не получали ни одного су. Но хуже всего была бумага, которую нам давали для рисунков… На ней светлые места достигались при помощи скребка: я никогда не мог с этим освоиться. Редактором «La vie Moderne» был Бержера. Позже, когда Шарпантье бросил свой журнал, мой младший брат Эдмон взялся за его издание. Но журнал был при последнем издыхании и вскоре угас.

Я. — Вы только что рассказывали о Золя. Что думаете вы о его книгах?

Ренуар. — Я всегда терпеть не мог то, что он писал. По-моему, если хотят изобразить среду, необходимо прежде всего воплотиться в своих персонажей. А Золя ограничивается тем, что открывает маленькое окошко, бросает взгляд вокруг и воображает, что изобразил народ, сообщив, что от него дурно пахнет. Ну а буржуа? А какую прекрасную книгу он мог бы написать, дающую не только историческую картину весьма оригинального художественного течения, но служащую также в качестве «человеческого документа» — ведь под этой маркой он торговал своим товаром, — если бы только он потрудился в своем «Oeuvre» просто рассказать, что он видел и слышал в нашем обществе и в мастерских, так как с нами он действительно жил жизнью своих моделей! Но на деле Золя наплевательски отказался представить своих друзей такими, какими они были, что послужило бы к их выгоде…