Рено, или Проклятие - [19]

– Если вам доставит удовольствие знать мое имя, то меня зовут Рено де Куртене, к вашим услугам.

Рено не понял, почему лицо незнакомца выразило такое изумление и тот даже попробовал повторить:

– Де Кур…

И вдруг совершенно неожиданно расхохотался. Он хохотал как безумный, но так искренне и весело, что сердиться на него было невозможно. Однако он никак не мог успокоиться, и его несуразный хохот все-таки рассердил Рено.

– Я предпочел бы, чтобы вы умерили свою веселость, – сурово проговорил он. – Вы первый, кто счел смешным имя, которое…

– Я с вами совершенно согласен, в вашем имени нет ничего смешного, – быстро отозвался тот, мгновенно успокоившись. – Могу поручиться, потому что ношу его довольно долго.

– Вы тоже носите имя де Куртене?

– Да, я ношу это имя. И к тому же я еще и император Константинопольский, что тоже совсем не смешно!

Створка ворот открылась, пропуская двух дам, и Рено, потрясенный услышанным, немного опомнился. Госпожа Филиппа и Флора, не обратив ни малейшего внимания на его собеседника, подошли к Рено, что помогло ему быстро справиться со своим замешательством. «Император» отвесил изящный поклон двум тщательно закутанным женским фигурам и поспешно исчез в доме, успев проскользнуть в него, прежде чем слуга захлопнул ворота.

Странное поведение дамуазо, обратившегося, казалось, в соляной столб, привлекло внимание Филиппы.

– Интересно, Рено, о чем вы думаете, созерцая запертые ворота? Мы возвращаемся домой!

Оклик дамы достиг Рено одновременно с увесистым тычком в бок, который ему отвесил Пернон, и ему пришлось вернуться на землю. Покраснев от смущения, Рено поторопился оказать дамам помощь. Носильщики уже развернули портшез, приготовившись двинуться в обратный путь, и дамуазо помог дамам устроиться в нем. Продолжая думать о своем, Рено машинально вскочил на лошадь и поехал рядом с Жилем Перноном вслед за портшезом. Только у Малого моста он осмелился шепотом спросить Пернона:

– Как вы думаете… этот сеньор в самом деле тот, за кого себя выдавал?

Пернон про себя очень забавлялся происходящим и, услышав вопрос Рено, расплылся в широкой улыбке:

– На этот счет не сомневайтесь, сир Рено! Он на самом деле Бодуэн Константинопольский! Я его видел не однажды и во дворце, и в других местах. Он часто сюда приезжает. И понятно почему. Ведь не кто иной, как наш сир Людовик собственной рукой посвятил его в рыцари… Дайте вспомнить… да, пять лет тому назад, в Мелене. Но вы не беспокойтесь! Он славный молодой человек. И потом, откуда вам было знать, кто он такой? Вы вели себя с ним так, как подобало.

– Вы сказали, что он зовется Бодуэном?

– Да, Бодуэн II, сын императора Пьера II и его второй жены Иоланды Фландрской. Кажется, он и родился в Константинополе, в Порфирном зале.

Слушая Пернона, Рено вновь глубоко задумался. Имя Бодуэн поразило его даже больше великолепной короны, которая украшала голову его недавнего собеседника, оно возвращало его к страницам рукописи деда, а дед внушил ему мысль, что он мог бы послужить их сородичу де Куртене, которого судьба непредсказуемым образом вознесла на трон старинной Византии. Теперешний император, уж точно, не был прокаженным, но Рено чуть ли не обиделся на него за это. Ему трудно было смириться с тем, что развязный молодой человек носит имя благороднейшего юного короля, который стал для Рено воплощением идеального воина. И было нетрудно догадаться, что этому, хоть он и называл себя императором, никогда не сравниться с тем…

Глава 3 Из двух королев одна…

На следующее утро для Рено вновь нашлось дело, его отправили сопровождать мадемуазель д’Эркри, и он последовал за ней по узким, дурно пахнувшим, заваленным отбросами улочкам, которые на острове Ситэ вели от прекрасного, недавно построенного собора к королевскому дворцу. В этом же квартале, возле церкви Сен-Жермен-ле-Вьё, находился и рынок Палю, и чем только там не торговали – и лекарственными травами, и притираниями, и бальзамами, и восковыми свечами, и всевозможными изделиями стеклодувов, продавали там и дорогостоящие пряности, и духи, и вина, которые подвозили торговцам баржи, что приплывали в порт Ситэ. До всех этих товаров были необыкновенно охочи каноники собора Парижской Богоматери, так как почти все они, кто втайне, а кто и чуть ли не открыто, увлекались алхимией. Кроме того, рядом находилась и монастырская больница, в которой не оскудевал поток многочисленных болящих страдальцев, старавшихся излечиться с помощью разнообразных снадобий, приобретавшихся на рынке. Особыми нравами отличалась и старая улица Жуивери, даже днем вносившая сомнительную и тревожащую нотку в этот квартал, который с приходом ночи превращался в крайне опасное место, куда лучше было не заходить. В сумрачных, даже при свете солнца, проулках можно было встретиться с такими личностями, которых не остановило бы соседство ни с королем, ни с Господом Богом…

Флора, держа в руках небольшой кусочек пергамента с перечислением покупок, которые необходимо было сделать, заходила то в одну лавочку, то в другую. В одной она покупала травы, и Рено впервые в жизни услышал названия «горечавка» и «пролеска». (Про себя он удивлялся, почему приближенная госпожи Филиппы взяла на себя обход рынка, вместо того чтобы поручить его мажордому или кухаркам, чьей непременной обязанностью было совершение всевозможных закупок.) В другой она выбирала мед, ища непременно тот, который привезен из Нарбонна, что в глазах ее спутника выглядело страшной глупостью, так как ничего не могло быть лучше меда из Гатине, где он провел свое детство. Однако красавица Флора так на него взглянула, вежливо попросив не вмешиваться не в свое дело, что он надолго погрузился в неодобрительное молчание. После их размолвки Рено ограничивался тем, что складывал покупки Флоры в две корзины, привязанные к бокам мула, которого вел за повод.