Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь - [9]

Но уж очень тоненькие эти сверла…

Венька весь подобрался, почувствовав за спиной дыхание мастера.

— Опять пичуг ловишь, бесененок?

Ох ты! Вон оно что! Ну никак не дают покоя Старой беде эти несчастные чечетки. Недели две назад выпал первый снег, выпал и растаял, а на голых от листьев деревьях в Загородном саду появились северные пичужки. Венька сделал удочку с петелькой из конского волоса на конце — доверчивые пичуги сами совали любопытные головы в петлю. Забавно было их ловить. Выпустили тогда птичек в мастерской между оконными рамами, чтоб веселее было работать, а Максим Петрович увидел, заахал: «Кто это вас научил мучить живую тварь?» А кто их мучил-то? Летают себе между зимними и летними рамами, у них там березовые веточки с сережками, крошки хлеба в консервной банке, вода свежая. На воле они такой роскошной жизни и не представляли. А Старая беда при каждом удобном случае корит теперь: «Какой ты, Веня, работник, пичужки у тебя на уме». Ему даже в голову не пришло, что были они в Загородном саду вместе с Алешкой, что Алешка взвизгивал от восторга, когда освобождал захлестнутую птичку и засовывал за рубашку. Конечно, любимец! И еще заметил Венька: мастер его ругает, а Алешка стоит в сторонке молчком, показалось, еще и посмеивается, хорошо или плохо — он всегда скромно молчит.

Мастер что-то замешкался за Венькиной спиной, Венька не оглядывается, косится по сторонам. Сеня Галкин вытянул длинные ноги, расслабился, а руки привычно шарят в ящике с гайками — минуты не посидит без дела. За ним Вася Микерин. Этот со злорадством на лице ждет, чем закончится для Веньки поломка сверла. Алешка опустил долу густые девчоночьи ресницы, тоже ждет, что станет делать мастер, вроде переживает за товарища.

— Вот тебе сверло.

И Максим Петрович протянул Веньке кусочек стальной тонкой проволоки, чуть расплющенной на конце и заточенной под сверло.

— Как же… — У Веньки задрожали губы, даже внятно ничего сказать не может. — Петрович, как же…

— Попробуй, попробуй, — ласково проговорил старый мастер и, уже отходя, мимоходом, погладил Алешу Карасева по голове.

Он мудр, этот старый, много видавший человек, сердце у него надрывается, замечая, как нелегко дается его ученикам работа, как стараются они изо всех сил. В иное время скажи, что такое может быть, ни за что не поверил бы, тут все на глазах. Гонять бы им на пустыре мяч, с удочкой на речку бегать. А все эта проклятая война, всю улаженную жизнь перевернула.

Венька между тем сердито сопел: «Ладно же, Старая беда, сделаю я тебе».

Его било от злости, пока зажимал проволоку в патрон.

Но сверло неожиданно легко врезалось в твердую фибру. Венька пробует нажать сильнее — заедает, проволока чуть выгибается, провертывается в зажимном патроне, но выдерживает, не ломается. Это не совсем понятно, вопреки всем правилам, но, наверно, от непонятности пришло успокоение. Чтобы окончательно удостовериться, Венька берет латунный стерженек с головкой, вставляет в просверленное отверстие, стерженек зашел плотно, не болтается, значит, не согнется, когда его будут расклепывать с другой стороны. «Колдун, что ли, наш мастер», — бормочет Венька, в какой раз удивляясь умению Максима Петровича находить простой выход из, казалось бы, неразрешимого положения.

За широким окном, что напротив Венькиного рабочего места, уже темно. На небе ни просвета, ни звездочки, да и какие там звезды — оконные стекла от дождя заплаканы. Времени около десяти, еще не меньше часа до конца смены. Кучка необработанных гаек в ящике потихоньку убывает. А в мастерской за верстаками все молчаливо и упорно пыхтят, на шутки и смех нет никаких сил. Венька покосился в сторону Алеши Карасева и радостно вздрогнул: вот случай так случай!

Алешу морил сон. Руки у него привычно работают, но голова клонится к верстаку: наклонится — и тут же Алеша почти испуганно вскидывает ее, потом опять. Клюет…

Венька заерзал, сполз с табуретки. Под верстаком лежит удлиненная чугунная болванка. «Поставить стойком, в самый раз», — прикинул Венька.

Когда голова у Алеши вздернулась, Венька услужливо подсунул болванку на верстак; проходит несколько секунд — и Алешка с размаху бухается лбом в металлическую штуковину.

Это просто удивительно, как на бескровном лбу быстро вырастает шишка. Она расползается, багровеет и становится шире пятикопеечной монеты. В глазах у Алеши слезы. Он еще ничего не понимает — как очутилась на верстаке болванка, кто ему «удружил», но слезы, крупные слезы текут по щекам. Кто-то, кто видел, заливается смехом.

Подошел мастер. Венька уже давно на своем табурете, работает.

— Ну, Петрович, вот это сверло! Неужели сам додумался? Ты у нас все умеешь. Тебе дай, так ты и машину любую сделаешь. Ловко! Но все дело в том, что уж больно тоненькие эти сверла.

— Голову тебе оторвать, бесененок, — сердито говорит мастер, он сразу догадался, кто проделал такую злую шутку с Алешей. Он вытаскивает из кармана медяк и накладывает на багровую шишку. От жалости к себе Алеша шумно всхлипывает.

Но вот и смене конец, дождались-таки. Сдают инструмент, протирают ветошью промасленные руки и все выстраиваются по двое, идут за Максимом Петровичем длинным коридором в столовую. Там у каждой группы свои столы, на каждый день назначаются свои дежурные. Сегодня дежурили долговязый Сеня Галкин и спокойный, медлительный Юра Сбитнев. Они и идут к раздатке.