Рембрандт - [96]

А почему бы не рискнуть? Деньги творят чудеса, а денег — непочатый край. Голландия — богатая страна. Потрясения во внутренней и внешней торговле отнюдь не истощили ее денежных ресурсов. Истый делец не упустит свою долю.

Титус погрузился в расчеты. Деньги Тиции Коопаль принесли ему счастье. Казалось, что материнскую миссию тетушки теперь взяла на себя Фортуна — прекрасная богиня, властно парящая над земным шаром. Такой видел ее в своем воображении Титус, такой изобразил ее на своей гравюре Дюрер. Титус повесил эту гравюру как символ у себя над письменным столом. Баловень судьбы… Он невольно поднес руку к белому перу, развевавшемуся на его шляпе; посмотрел на серебряные пряжки туфель, блеск которых не тускнел даже в сумраке ночи; плащ его ниспадал с плеч красивыми складками, одежда из плотного сукна плотно облегала фигуру. Титус походил на любимца бога войны, на завоевателя мира.

Он неслышно засмеялся в темноте. Ах, эта славная тетушка! Тиция Коопаль не устояла перед его рыцарской внешностью. Ее благожелательность столь велика, что она, пожалуй, даже огорчилась, услышав об его успехах и о том, что ему не нужна теперь ее денежная помощь. Она так охотно помогала… По крайней мере — ему. Он понимал, что ее родственная нежность не лишена чувственной окраски. В прошлом Тиция Коопаль была, наверное, красивой женщиной, красивее его матери. С мыслью о Саскии он дошел до дверей своей лавки. Доставая ключ, надежный кованый ключ, преграждавший доступ к его новым богатствам, которыми до отказа была забита лавка, он увидел в сумраке июльской ночи незнакомую фигуру, вдруг выросшую перед ним. У Титуса мелькнула мысль о грабителях, он испуганно вздрогнул и стиснул в руке ключ — свое единственное оружие. Но тень засмеялась.

— Не бойся, Титус ван Рейн, это я! Ян Сваммердам.

Голос был скрипучий, неприятный. Титус тотчас узнал этот голос, голос своего старого друга. Но когда они вошли в комнату и Титус зажег свечу, он едва поверил, что перед ним Сваммердам. Лицо его казалось измученным, он сильно похудел, на щеках пятнами горел лихорадочный румянец, ввалившиеся глаза беспокойно блестели, а некогда красивые, тщательно причесанные волосы беспорядочными космами торчали во все стороны. Длинное черное одеяние болталось на нем, как мешок. Сваммердам одновременно напоминал и ученого, и священника, и врача, и аптекаря. Узкий воротник был грязен; неспокойные руки лихорадочно теребили шарф.

Они с изумлением оглядели друг друга, одинаково пораженные переменой, происшедшей с каждым из них. Титусу было не по себе от блуждающего, колючего, болезненного взгляда этих глаз. Он сбросил плащ и стоял посреди комнаты в своем коротком, облегающем фигуру одеянии — знающий себе цену, важный господин, каким Сваммердам раньше не знал его. Широкий воротник на нем был из лучших фламандских кружев тончайшего узора. Словами передать, что он чувствовал, Сваммердам не мог бы. Оба они, и он и Титус, были не те, что когда-то. Он это увидел с первого взгляда.

И стоявший перед Титусом человек с рано постаревшим усталым лицом — тоже совсем не тот, что когда-то плыл с ним на одном судне, не тот, кто благолепно вслух читал библию за бабушкиным столом…

Титус еще раз окинул гостя беглым взглядом; единственное, что в этом человеке напоминало прежнего юношу, это его резкий насмешливый голос и суетливые жесты, которые Сваммердам все время старался сдерживать.

Они остановились посреди комнаты, глядя в разные стороны. Желая рассеять неловкость, Титус подошел к степному шкафу, достал кувшин с вином и поставил его на стол. Сваммердам сел и молча следил за движениями хозяина. Высокие бокалы медленно наполнялись искрящимся вином. Оба, не спеша, уставившись в свои бокалы, чтобы не смотреть друг на друга, потягивали золотистую влагу. Титус слышал дыхание гостя и нервное постукивание его пальцев по столу. Он был утомлен, и это его раздражало. Он не знал, с чего начать разговор. Если бы не ощущение тяжести в голове, он, вероятно, нашел бы слова, внушительные и степенные, и заговорил бы, чтобы скрыть смущение.

Но вот Ян Сваммердам подался всем корпусом вперед, и тень его прикрыла бокал.

— Как видишь, я вернулся. Сыт по горло чужими странами. Хочу получить звание доктора. А много воды утекло с тех пор, как я учился в Лейдене.

Запрокинув голову и отвернувшись, он гулко рассмеялся. Титус с неприязнью взглянул на его острый профиль. Этот человек действовал на него угнетающе. Он устал, и ему хотелось спать. Его антикварная лавка поглощала все время, и за последние годы он ни разу даже и не вспомнил о Сваммердаме. Зачем он пришел? Титуса совершенно не интересует, возвратился ли его бывший друг в Амстердам и зачем возвратился.

— Как жилось за границей? — вяло спросил он.

Сваммердам вздрогнул и резко повернулся к Титусу, глаза его были широко открыты. Титус поежился. Но Ян Сваммердам уже овладел собой и, пренебрежительно махнув рукой, медленно протянул:

— В Голландии лучше. Спокойнее…

Титус видел, что ему еще многое хотелось добавить. Его губы беззвучно шевелились, барабанившие по столу пальцы выдавали внутреннее волнение. Настороженность Титуса росла. Что-то, очевидно, стряслось в жизни Сваммердама.