Рембрандт - [31]

А что же находится там, за водами реки Эй, где в полдень, как в зеркале, отражается солнце? Может быть, море? И есть ли еще дальше земля, или там конец света? Куда ведут дороги от ворот Святого Антония? И какие села видны с городского вала?

Титус, припомнив трешкоут, поездку к бабушке в Ватерланд, ее хутор и деревянные башмаки, начал хвастать перед мальчишками. И они тоже порылись в своей памяти: при хорошем воображении не трудно пустить пыль в глаза рассказами о своих путешествиях или каких-нибудь приключениях.

В сумерки начинались игры. Катали обручи, играли в шарики, в прятки. Какой-то страх не покидал Титуса даже во время игр, хотя это чувство ничуть не похоже было на страх перед школьными сорванцами. Сумерки невольно навевали грусть. Небо над последней желтой полоской заката становилось густо-серым, ароматы постепенно таяли и смешивались, дома превращались в тени, а шпили башен уже не блестели. В тишине раздавался колокольный звон. На поверхности воды не видно было даже ряби. Прохожие брели как будто медленнее и исчезали вдали, словно растаяв в тумане. Слышны были только голоса детей, с криками носившихся по площадке для игр, окруженной высокими каштанами. С приближением ночи Титусом овладевали странные ощущения. Хотелось еще немножко побыть на улице, содрогаясь от страха и восторга. И все же он рад был, когда за ним приходили служанка или мать, а иной раз — кто-нибудь из отцовских учеников; разыскав мальчика, они уводили его домой.

В сумерки ребята отправлялись в походы. И где только они не бывали! Они обегали все места, привлекавшие их своей таинственностью, где можно было увидеть интересные вещи и удовлетворить свое любопытство. Сразу же за Бреестраат жили евреи; бедняки ютились в узких коридорах, на лестничных площадках или глубоко в подвалах. Титус знал несколько евреев, тех, которые бывали у отца. Они, конечно, жили в гораздо более просторных и красивых домах, чем многие другие. У отца бывал, например, раввин Манассия бен-Израэль и потом еще — Эфраим Бонус. Бонус совсем недавно заходил к отцу в мастерскую, где Титус как раз затеял игру.

— В чьей школе он учится? — спросил Эфраим Рембрандта, и тот назвал учителя. Эфраим покачал головой.

— Да разве это школа! Он там ничему не научится.

— Катехизис он будет знать, — насупив брови, ответил Рембрандт.

Эфраим Бонус сочувственно и одновременно с легкой насмешкой взглянул на Титуса и добродушно спросил:

— А ты знаешь катехизис?

Титус сложил за спиной руки и откинул назад голову, — совсем как его школьный учитель, когда класс приступал к пению; звонким мальчишеским голосом Титус так бойко отбарабанил тексты, что по щекам еврейского ученого покатились слезы от смеха. Даже Рембрандт, не терпевший каких-либо насмешек над религией, тоже рассмеялся.

— Вот видите, мастер, какой у вас ученый сын, — с трудом проговорил, наконец, Эфраим Бонус.

И, слегка шлепнув Титуса, он выпроводил его из мастерской.

О чем говорили потом отец и Эфраим Бонус? Может, о нем? Может, о том, чтоб ему больше не ходить в школу, которую он с первой минуты возненавидел? Мальчик терялся в догадках и предположениях. Но уже на следующий день он обо всем позабыл.

Дом Эфраима Бонуса выходил окнами на улицу. Иной раз вечером Титус и его товарищи видели в доме Бонуса семисвечник с зажженными свечами. Над входной дверью висела серебряная звезда. Ученый, накинув на плечи молитвенное одеяние в черную и белую полосы, сидел за столом и медленно, словно в раздумье, покачивал головой. В другой раз, на пасхальной неделе, весь дом Бонуса был украшен зелеными гирляндами, а из окон неслись какие-то вкусные и необычные запахи, слышалось тихое пение; слова песен были непонятны и мелодии незнакомы. Так представали перед детьми все новые тайны, и загадочность их окружала жизнь ребят, как обещание чего-то прекрасного.

Но вот словно где-то прорвалась замкнутая цепь загадок. Медленно рушилась стена, отгораживавшая от детей мир взрослых. Дети уже могли глубже заглянуть в ранее непонятную жизнь взрослых, о которой без зависти нельзя было думать. Мужчины и женщины. Отцы и матери. Тут крылась какая-то пугающая тайна. Прежде все люди были для Титуса одинаковы: он разделял их лишь на детей и взрослых. А сейчас ему известно другое: взрослые тянутся друг к другу. Титусу почему-то вспомнились батрак и служанка на бабушкином хуторе. Мужчины и женщины спали в одной постели.

— Раньше, чем тебе родиться, твой отец лежал вместе с матерью. Оттого ты и появился на свет.

Когда же это было? Стараясь вообразить себе прошлое, мальчик видел перед собой какую-то черную пропасть. Где и каким он был до того, как родился? У него закружилась голова — так ему стало страшно. Полгода назад в доме Рембрандта появился ребенок, но он был мертв. Почему же он умер? Разве родители хотели, чтобы у них родился мертвый ребенок?

Маленький Титус устал от дум. И не зная, как от них избавиться, он побежал к сверстникам и долго и шумно играл с ними; там он быстро позабыл о мучивших его неразрешенных вопросах. Однако ночью они сызнова дали знать о себе. Волей-неволей он стал над ними раздумывать, — все равно от них не отделаться. Непонятное носилось в воздухе, трепетало в ветерке темной ночи, врывалось в комнату, от него перехватывало дыхание, сжимало горло. В испуге вскочил он с постели. Ульрих, лежавший рядом с ним, спросонья сердито прикрикнул: