Рембрандт должен умереть - [14]

Финкельштейн не перебивал Ивана, лежал на ковре, подперев голову рукой, будто ему рассказывали сказку на ночь. Теперь он разражается хохотом. Не такой реакции ожидал Иван от старого друга.

– Ты, Ваня, попал в мультик, – сообщает Макс, отсмеявшись. – Не знаю, что себе думают замминистры у вас в Москве, но тут у нас гарднеровское ограбление – это такая попсовая байка, вроде НЛО. Есть целая тусовка маньяков, которые ищут эти картины по блошиным рынкам и гаражным распродажам. Или играют в шерлок-холмсов. Преступление века, а как же! Твой Федяев попался на какую-то такую разводку, сто пудов. Чего ты сидишь с таким серьезным лицом? Это комедия, а не драма. Достань еще пивка, будь другом, а? Главное, ты приехал в гости, хоть и по дурацкому поводу.

Если сказать про Софью сейчас, Макс вообще поднимет на смех.

– Слушай, может, все это и мультик, и разводка, но отшучиваться я уже опоздал, – возражает Иван. – Ты же наверняка всех знаешь, как всегда, может, есть у тебя какой-нибудь знакомый шерлок холмс? Или уфолог? Из… ну, не из самых психических.

– Ну, есть один на самом деле. Я ему сейчас позвоню, раз ты не хочешь просто посидеть со мной, сколько лет уже не виделись? Три, да ведь?

– А не поздно звонить-то? Полночь уже, чай, не Москва, – спохватывается Штарк, хотя за этим и приехал к Максу.

– Пароль «Гарднер». Примчится как ошпаренный. А и время еще детское.

Финкельштейн набирает номер и долго слушает гудки. Похоже, тот, кому он звонит, уже лег спать. Но настойчивость Макса берет верх.

– Том, здорово, чувак, ты что, спал уже, что ли? Тебя мама, что ли, так рано укладывает? Надевай штаны и беги ко мне домой, выпьем пива… Да нет, ты не понял. У меня гость из Москвы. Привез новости по гарднеровскому делу. Давай скорее, пока он спать не свалился! – И обращаясь уже к Ивану: – Я же говорил! Через пятнадцать минут будет, он тоже в даунтауне живет.

В отличие от других знакомых Ивану эмигрантов Макс не смешивает языки и уж если говорит по-русски, то подбирает русские слова даже для чуждых московскому гостю понятий. Но даунтаун есть даунтаун.

Не проходит и четверти часа, как действительно просыпается домофон. Вновь прибывший совсем не похож на Шерлока Холмса: приземистый, смуглый, мускулистый, с шапкой жестких черных волос. Такие бреются дважды в день. Поверх футболки этот брутальный экземпляр накинул армейскую куртку без опознавательных знаков, высокие ботинки не зашнурованы – шнурки просто затолканы внутрь. Торопился.

– Москва, я так и думал. Ну, или Дубаи! – восклицает он еще на пороге.

Все-таки психованный, думает Штарк.

– Том Молинари, – не-шерлок-холмс пытается оторвать ему руку. Иван инстинктивно втягивает голову в плечи.

– Том работает на страховые компании, помогает им вернуть украденные картины, скульптуры, антиквариат всякий, чтобы они денег не платили по страховке, – объясняет Макс по-английски. – У него своя фирма, он и мне помог с парой картин в прошлом году.

Молинари тем временем без спроса лезет в холодильник за пивом, запасы которого почти иссякли, а еще ночь впереди.

– Так вы, мистер Молинари, ищете гарднеровские картины для какого-то страховщика? – интересуется Штарк, которому в этой истории нравятся любые признаки вменяемости и серьезности.

– Если бы, – отвечает Молинари. – Они не были застрахованы. И зови уже меня «Том».

– Разве в Америке так бывает? – Ничего подобного Штарк в Интернете не находил.

– Всякое бывает. Попечители гарднеровского музея решили, что им и на ремонт-то денег не хватает, не то что на страховку. «Пингвины».

– Простите?

– «Пингвины». Застегнутые бостонские джентльмены, делать ни черта не умеют, родились в белых рубашках с запонками. Денег для музея они не собирали, а наследства, которое оставила Изабелла Стюарт Гарднер своему музею, в восьмидесятые перестало хватать. Поэтому они и охранникам платили по шесть баксов в час – чего они ждали? Зато теперь новый директор отлично собирает деньги, в каждом зале по охраннику, а на стенах пустые рамы.

Молинари залпом допивает свой «Хайнекен» и снова лезет в холодильник.

– Макс, так что за новости ты мне обещал? Пока только я здесь что-то рассказываю, – замечает он, выуживая предпоследнюю бутылку.

– Том, то есть вы этим делом интересуетесь, э-э-э, в личном качестве? – продолжает допытываться Иван.

– В самом что ни на есть личном, – кивает психованный, откупоривая бутылку ногтем. Крышка отлетает в угол. – Я вырос в Бостоне. У меня в детстве была жестянка от конфет, а на крышке у нее – «Буря на море Галилейском». Я в ней хранил всякие секреты. И вот однажды мать отвела меня в этот музей показать оригинал. Мне было, может, лет восемь. Я простоял перед «Бурей» минут двадцать, мать оттащить не могла. Мощная штука. А потом какой-то сукин сын вырезал ее из рамы ножом, и теперь мой сын ее не увидит. Пока я не найду.

Некоторое время Иван молчит, прикидывая, с чего начать. Самая лучшая ситуация – это когда нет вариантов. Тогда нет и мучительного выбора.

– Возможно, Том, вы уже почти нашли. Только вам придется отойти на несколько шагов и хорошенько смотреть, что со мной будет происходить в ближайшие несколько дней. Вероятно, придется поехать в Бостон.