Рембо и связь двух веков поэзии - [5]

Госпожа Рембо не замечала, как в душе сына накоплялось недовольство и отвращение к ней, к насаждаемой ею и окружавшей его пошлости. Рембо рассказал об этой взаимонепроницаемости и о волновавших его чувствах в стихотворении «Семилетние поэты».

Артюр тянулся к обездоленным детям бедняков, а мать возмущала его «позорная жалость». Он догадывался о ее бездушии и с детских лет с отвращением читал ложь и черствое себялюбие в голубых глазах матери. Семейный мирок служил ему школой жизни. Поэт-дитя полюбил уединенные мечтания, в которых ему мерещились далекие страны с благодатным климатом, где сияет свобода. А в довершение уже тогда:

Он бога не любил, любил людей, что были

Одеты в блузы и черны, когда домой

С работы шли…

Ниже в книге, в комментарии, сопровождающем каждое стихотворение, шаг за шагом прослеживается поэтический путь Рембо. Как раз несколько первых отроческих стихов были напечатаны в журналах, а затем с мая 1870 г., т. е. с пятнадцати с половиной лет, поэт был умерщвлен для публики. С его ведома больше ни одно стихотворение (кроме стихотворения «Вороны», 1872) в годы поэтической жизни Рембо не печаталось. Он издал свое «завещание» «Одно лето в аду», но ни один экземпляр книги не был продан: ни один!

А пока, в течение 1870 г., постепенно происходило перемещение центра творчества юного поэта с написанных под влиянием парнасцев стихов своего рода «пантеистического цикла» к стихам «цикла обличительного», становившимся все более социально насыщенными, а после начала франко-прусской войны прямо направленными против Второй империи.

Первым поэтом, на суд которого решил послать свои опыты юный Рембо, был Теодор де Банвилль.«…Я люблю, — писал Артюр в сопроводительном письме Банвиллю 24 мая 1870 г., - всех поэтов, всех парнасцев, потому что поэт это парнасец, влюбленный в идеальную красоту… Я простодушно люблю в вас потомка Ронсара, брата наших учителей 1830 года, подлинного романтика, подлинного поэта.

Через два года, через год, может быть, я буду в Париже… Я буду парнасцем. Я клянусь, Дорогой Учитель, всегда обожать двух богинь: Музу и Свободу».

Несмотря на эти заварения, можно сказать, что Рембо обходился с поэтами-предшественниками так же, как варвары с античными зданиями, ломавшие их на камень для своих построек. В этом аспекте уже «Подарки сирот» моделировали будущую манеру Рембо — гения «варварского» по отношению к предшествующим традициям, который не столько развивал, сколько безжалостно ломал их, создавая, как и Лотреамон, принципиально хаотическую поэтику, где на смену образам нередко шел аморфный поэтический «текст» — нечто безобразное, а по понятиям старших современников, и безобразное. «Текст» воздействовал не только испытанным оружием поэзии — сочетанием прямого и метафорического смыслов, но отчасти и замещением прямого смысла пугающей фрагментарной метафоричностью, которая обостряла чувство невозможности прямого истолкования и сеяла растерянность у читателя.

Банвиллю Рембо отправил вполне зрелые, но по системе образности в общем традиционные стихотворения. Особенно это касается стихотворения «Солнце и плоть», меньше — «Предчувствия». Первое из них посвящено Афродите. Вначале поэт дал ему заглавие «Верую в единую» («Credo in unam»), пародирующее первые слова христианского символа веры («Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым….»). Следуя парнасским поэтам — «языческой школе», — Рембо уже на шестнадцатом году жизни обвиняет в упадке человечества христианскую религию. Он объявляет, что поклоняется Афродите, и скорбит, что прошли счастливые времена, когда любовь царила на земле.

Стихотворение динамично[10] и проникнуто восторженным пантеизмом. Рембо обращается не к статуе, как это делал Леконт ле Лиль в знаменитом стихотворении «Венера Милосская», но к самой богине, к извечной Афродите, матери богов и людей, которая символизирует все живое в природе.

В небольшом стихотворении «Предчувствие», в непередаваемой наивности которого не заметно следов влияния Парнаса, сквозит оригинальность поэта и его отроческая свежесть. Несмотря на довольно очевидную связь с бодлеровскими темами, Рембо уже находит свой голос: его стихотворения еще в большей степени преодолевают разрыв между книжной и устной речью и внешне проще, чем стихи Бодлера. Однако у Рембо, развивающегося в этом направлении вслед за Верленом или параллельно с ним, подобная сразу подкупающая «детская наивная простота» через каких-либо полтора года обернется такой хаотически-инкогерентной «непосредственностью» текста, которая воздвигнет перед читателем трудности высшего порядка. При чтении стихотворения сразу же бросается в глаза глубокая искренность и жизненность: «высокий коэффициент передачи жизни», как выразился Марсель Кулон, способность следовать малейшим движениям души, которая, по словам этого критика, делает Рембо «непревзойденным поэтом»[11].

Юный Рембо уже в 1870 г. прислушивался к самым новым веяниям в поэзии. Его соученик и друг Эрнест Делаэ вспоминал, как осенью 1870 г. Рембо с увлечением декламировал стихи Малларме; когда сверстники Рембо восторгались романтиками, он осваивал новейшую поэзию