Ремарк и миражи - [12]

— Будем…. А что?

— А то, что в этом случае нам надо срочно подумать над сменой своих внешних обликов. Понимаешь?

— Ничего не понимаю. Зачем — менять облики?

— Как же иначе? — удивилась (почти искренне), Инэс. — В процессе следственных действий нам, безусловно, придётся встречаться и разговаривать с целой кучей здешнего народа. А общеизвестно, что люди гораздо охотней и раскованней общаются со «своими». То есть, с такими же, как и они сами…. На кого, родное сердечко, мы сейчас похожи?

— На кого?

— Конечно же, на классических австралийских туристов. А должны — по идее и для пользы общего дела — смотреться самыми обыкновенными и неприметными «портеньо». Ну, так — сами себя — называют коренные жители Буэнос-Айреса…. Опять не въезжаешь в тему? Это же, «маньячный» инспектор, так элементарно. Одеваются аргентинцы и аргентинки совсем не так, как австралийцы и австралийки. Модные тенденции в этих странах, чтобы ты знал, разные. Гардеробы нам, просто-напросто, надо слегка обновить. Понимаешь? Гар-де-ро-бы…. А вон, как раз, и милая улочка, на которой расположена целая россыпь различных «шмоточных» магазинчиков и бутиков…. Пошли, взглянем?

— Ты это серьёзно? — недоверчиво склонил голову на бок Роберт. — Ну, про маскировку под здешних «портеньо»? Или же просто нашла достойный повод — разжиться модными южноамериканскими обновками?

— Очень надо, — обиженно надулась Инни. — За кого ты меня принимаешь, жлоб белобрысый? Ладно, пройдём мимо. Пройдём. Бог с ним. Не очень-то, кстати, и хотелось…

— Да сворачиваем, конечно, сворачиваем. Я же пошутил. Истратим на местные шмотки — без всяких вопросов — часть нашего семейного бюджета. Да и с необходимостью смены обликов, родная, ты полностью и однозначно права. Будем, действительно, притворяться «своими»…. А исходя из чего, мы будем обновлять наши гардеробы?

— Исходя из увиденного на этих славных и симпатичных улочках. У меня, слава Богу, отличная зрительная память…

На долю Роберта досталось: чёрные зауженные джинсы, пара чёрных же балахонистых рубах, бежевые бархатистые и ужасно-остроносые туфли, пижонский курортный костюм тёмно-салатного цвета, пару белоснежных рубах (одна со «стоячим» воротничком, вторая, и вовсе, без воротничка), несколько ярких шейных платков, а также две мягкие шляпы со средними по размеру полями — угольно-чёрная и тёмно-салатная.

— Можно — по очереди — «разыгрывать» сразу два типично-аргентинских образа, — многозначительно и довольно улыбаясь, вещала Инэс. — Первый, это такой упёртый политически-озабоченный фанат с ярко-выраженной «правой» направленностью. Второй, это самовлюблённый столичный мачо-сердцеед, только стильной тросточки не хватает…

Себе же она приобрела: коротенькое пёстрое платья без рукавов, длинный летний жакет, тёмно-синюю юбку до колен, белоснежную блузку, украшенную пышными кружевами, и две элегантные дамские шляпки.

— И что нам теперь делать? — запечалился Роберт. — Тащить всё это с собой в «Милонгу»?

— Ничего и никуда тащить не надо, — заверила супруга. — Сами всё завтра привезут. Никуда не денутся. Сейчас я обо всём договорюсь. Например, вон с тем представительным менеджером…

Вернувшись, она сообщила:

— Проблема с доставкой снята. Причём, полностью…. Но ты, любимый, не расслабляйся раньше времени. Нам ещё надо зайти в соседний магазин, где продаётся броская бижутерия и местная яркая косметика. Все девушки и молодые женщины Буэнос-Айреса, как я заметила, делятся сугубо на две категории: либо скучно-бледные скромницы-пуританки, либо пёстро-стильные ветреницы…

Торгово-закупочная кампания была успешно завершена в шестнадцать десять.

— Кстати, а не пойти ли нам — прямо сейчас — в «Милонгу»? — предложила Инни. — Кушать очень-очень хочется. Пообедаем, а там и столичный репортёр подойдёт-подтянется…. Как считаешь?

— Согласен. Голод, как известно, не тётка…. Кстати, а почему сеньор Мюллер назначил нам встречу именно в «Милонге»? Не находишь это странным?

— Мы же договорились, что обсудим все накопившиеся странности и неувязки вечером. Не так ли? А договорённости, как известно, всегда следует неукоснительно соблюдать…

В «Милонге» было чуть душновато, но, вместе с тем, и очень уютно. Посетителей насчитывалось совсем немного. Порядка шестидесяти-семидесяти процентов посадочных мест — от их общего количества — было не занято. Седой сутулый тапёр лениво перебирал — длинными смуглыми пальцами — чёрно-белые клавиши старенького рояля, установленного на отдельном полукруглом подиуме.

А само обустройство бара, включая его общий дизайн и массивную мебель, мало чем отличалось от классических интерьеров среднестатистического ирландского паба. Ничего интересного и необычного, короче говоря.

На отдельном столике, стоящем почти у самого входа, располагался — на специальной подставке — фотопортрет пожилого мужчины: высокий морщинистый лоб, выпуклые надбровные дуги, задумчиво-мечтательные глаза, прямой породистый нос, узкие длинные губы, изломанные в печальной улыбке итальянского арлекина Пьеро, волевой подбородок.

Рядом с фотопортретом, на столешнице, лежала россыпь ярко-алых гвоздик. Именно — россыпь: цветы были разложены намеренно небрежно, без какого-либо стройного порядка.