Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969 - [249]

Геннадию в этот день исполнялось 28 лет – он был на год моложе меня. Я узнал, что он тоже работает на Центральном руднике машинистом. Правда, машинистом экскаватора. Геннадий выглядел обыкновенным русским парнем, был немногословен и не отличался любознательностью. А его жена, симпатичная, стройная, но плотненькая молодка среднего роста, как мне показалось на первый взгляд, была женщиной без комплексов, энергичной и словоохотливой, любившей давать распоряжения. Она усадила Раю рядом с Геной, а сама села возле меня.

Я не торопился опустошать свой бокал после тостов, чувствуя себя немного скованным (всё-таки первая встреча). Зато Эмма успевала выпить, закусить и поднести на вилке закуску мне – только рот открывай. Рая смотрела на нас с ухмылочкой, а сама продолжала закусывать. Геннадий установил на штатив свой фотоаппарат, направил объектив на застолье и периодически делал кадры, используя автоспуск, чтобы самому успеть оказаться в кадре.

Потом Геннадий встал из-за стола и пошёл к соседям. Он вернулся с ними и после процедуры знакомства усадил их за стол. Объявили тост, и при звоне бокалов нас автоматически запечатлел фотоаппарат. В кадр попали мы все вшестером. Во время застольного разговора выяснилось, что вся мужская половина нашей компании служила в пограничных войсках. Но про службу в этот раз подробно поговорить не удалось, поскольку с нами были три молоденьких очаровательных женщины, которым хотелось, чтобы основное внимание мы уделяли им.

Выйдя из-за праздничного стола, все пошли танцевать, периодически меняясь партнёршами. В общем, день рождения удался, все были довольны, в хорошем настроении. Так мы стали дружить семьями, отмечать вместе праздники.

Зима в Асбесте суровая, как и на всём Урале, и мы с Раей решили купить новую тёплую зимнюю верхнюю одежду. Мне купили тёмно-серое стёганое пальто с драповым верхом и меховым воротником, а Рае – чёрную меховую заячью шубу. Она была тёплой, удобной. И очень шла моей жене, особенно в комплекте с чёрной шапкой с пуховой кисточкой сбоку. Мы даже сфотографировались в этих обновках.

Эмма предложила встретить у них Новый год, мы согласились. Мы с Кощеевыми вскладчину покупали всё необходимое для новогоднего праздника. Купили две бутылки шампанского (одну для встречи Нового года по-уральски, а вторую – по-московски).

Без пяти двенадцать мы сели за стол и включили Свердловское радио. Открыли шампанское, произнесли тост, позвонились, поздравляя друг друга с наступлением 1962 года. Пили, ели, пели и танцевали. Эмма красиво и зажигательно исполняла сольные танцы.

Под бой курантов в двенадцать по Москве (у нас было два часа ночи) мы выстрелили пробкой в потолок, выпили ещё по бокалу шампанского и, одевшись, пошли на площадь к дворцу культуры. Там была устроена ледяная горка: на высоком снежном холме был сооружён ледяной домик, к которому с одной стороны была лесенка. С другого выхода из него вниз вёл ледяной жёлоб, по которому народ скатывался преимущественно на «пятой точке».

Я раза три прокатился вместе с Раей и не нашёл в этом развлечении ничего интересного. А Рая после выпитого шампанского вошла в раж и стала кататься с Геной, раз за разом изобретая новые и новые варианты преодоления дистанции, включая проезд на спине и на животе. Мы с Эммой смотрели на их дурачества со стороны. Мне стало вдруг до боли жалко новую шубу, а они тут ещё стали валяться в снегу, который в Асбесте никогда чистотой не отличался. Я не сдержался:

– Рая, хватит дурачиться, пошли домой.

Её ответ прозвучал для меня оглушительно и оскорбительно:

– Ну ты прямо старик!

В это время она находилась рядом со мной, и я ударил её наотмашь левой, не глядя, куда попаду. Она упала. Я её поставил на ноги, и мы, не простившись с нашими друзьями, пошли в сторону дома. Кощеевы так и не поняли, что произошло, поскольку в это время находились сзади нас и смотрели в другую сторону.

Вначале мы шли молча. Рая изредка всхлипывала. Я понял, что она плачет, и стал просить у неё прощенья, обещая, что никогда больше не позволю себе подобного. Она молча слушала, и лишь когда мы пришли домой, сказала:

– Я устала, ложимся спать.

– Хорошо.

Когда мы легли в постель, она меня обняла, и я понял, что прощён. Своё слово я сдержал, и никогда больше её не обижал, даже при разногласиях (которые, надо заметить, были у нас довольно редки).

Об этом случае Рая ни разу мне не напомнила. Мы продолжали жить дружно, она не капризничала, не требовала от меня чего-то сверхъестественного или трудновыполнимого. Старались жить по средствам и не гнались за тем, что нам не по карману.

* * *

Следующим ближайшим праздником был Международный женский день, но он пришёлся на четверг и был обычным рабочим днём[47], поэтому мы его не отмечали. А 25 апреля Кощеевы пригласили нас на день рождения Эммы. Днём мы съездили на пруд, развели на берегу костёр и испекли на углях картошку (в готовом виде это блюдо у нас именовалось «печёнками»). Пообедали с удовольствием этими горячими, вкусно пахнущими дымком «печёнками». К вечеру вернулись домой к Кощеевым.

Женщины накрывали на стол, мы им помогали. Скоро пришли родители Эммы, которые жили буквально в ста метрах от дома дочери (кстати, родители Геннадия тоже жили в Асбесте, но в частном доме). Вместе с собой они привели внука Юрика. Он сразу стал носиться из одной комнаты в другую и греметь своими игрушками, привлекая всеобщее внимание. Тут Рая мне тихонько сказала: