Реликтовая роща - [3]
Геолог засмеялся.
— Какие занимательные пошли нынче кандидаты. Это надо же — поверил на слово! Очень ненаучный подход к вопросу. И у кого! У мужа науки. В конце концов, — притворно вздохнул он, — тут не полюс недоступности, и можно было бы найти кого-нибудь другого.
— Разумеется, в этом нет никакой проблемы, — с предельным безразличием ответил Павлухин. — Так сказать, слепой случай.
— Случай, случай! В том-то и беда, что мы все отдаем на волю случая. Если бы я не притащился в твой институт, был бы тебе случай.
Ладуха неожиданно остановился.
— Стоп! Дальше пойдем без дороги. Вон туда, вверх по склону. Давай немного отдохнем.
— Я не устал.
— Отдохнем, нам не к спеху.
Он осторожно опустил свой колоссальный рюкзак и присел на траву. Дотянулся до куста барбариса, обломил верхушку с молодыми листьями. Пожевал.
— Неплохо, кисленькое. Попробуй.
— Не хочу, — отказался Павлухин. Настроение у него портилось самым решительным образом.
«Какой двусмысленный человек, — с неожиданно острой неприязнью подумал он. — И ведь не успокоился еще, что-то такое про себя готовит: неприятность какую-нибудь или каверзу приберег. По глазам видно, что разговор только начинается. Какого же дурака я свалял!.. Авантюрист! Тащил этот дурацкий рюкзак, не рюкзак даже, а целый дирижабль. Что там может быть? В нем весу, наверное, килограммов сто, не меньше…»
Ему опять припомнились и та бесцеремонность, с которой Ладуха подошел к нему в коридоре института, и та фамильярность, с какой он в первые же минуты знакомства начал обращаться к нему на «ты»…
Ладуха отбросил общипанную веточку и с рассчитанным вызовом сказал:
— Я знаю, почему ты мне сразу и безоговорочно поверил. Ты сразу почувствовал, что в этом что-то есть, разве не так? Ведь это бросается в глаза, тут и непосвященному ясно, что пахнет открытием. А у тебя отличный нюх на новенькое. И, скажу тебе откровенно, это совсем неплохо.
В первое мгновение Павлухин опешил от неожиданности, а потом смертельно оскорбился. Теперь ему все стало ясно — по крайней мере, он так считал. Возмущенный до глубины души, он резко выпрямился и, едва сдерживаясь, процедил сквозь зубы:
— Ах, вот оно что… Вот к чему ты клонишь всю дорогу! Какого же черта ты меня сюда притащил! Я тебе кто — мальчик для битья? В конце концов я не напрашивался в попутчики!
Ладуха смотрел на него нарочито равнодушным взглядом, и это тоже было очень обидно.
— Эк тебя! — наконец хмыкнул геолог. Казалось, такой поворот в разговоре его вполне устраивает.
— Я возвращаюсь, — вызывающе сказал Павлухин. — Надеюсь, эта дорога меня куда-нибудь приведет? — напыщенность фразы вызвала в нем внутреннюю неловкость, но отступать было поздно. — Я думаю, что смогу пройти тридцать километров и без попутчиков.
— Конечно, приведет, — спокойно подтвердил Ладуха. — К побережью. Но не торопись. Я хочу задать тебе один нескромный вопрос: как ты относишься к славе?
— Как и все, — непримиримо бросил Павлухин.
— Иначе говоря, не чуждаешься.
— При условии, что она заслужена.
— Я тоже отношусь к ней с большой симпатией… Постой, не торопись, выслушай сначала, что я скажу. То, что у нас, — это слава. Слава без всяких натяжек, понимаешь? Известность и слава, которые тебе даже не снились!
— Ясно, — сказал Павлухин, — Я возвращаюсь.
Ладуха поперхнулся и, побагровев, заорал:
— ЩенокІ Ему предлагают беспроигрышное дело! В историю на белом коне! С гарантией! А он, видите ли, не хочет. Этакая деликатная натура! Да я тебя только потому и взял, чтобы грязные лапы не мусолили это дело, понял? Чтобы не грызлись корифеи из-за приоритета… Нет, ты постой, Буш! — он, словно клещами, сжал плечо, и Павлухин с изумлением обернулся к нему. — Не уходи, я еще не все сказал. Да ты и не уйдешь!
Павлухину стало жутко. Лицо у геолога было страшным: яростное и жестокое одновременно, — совершенно безумное лицо.
«Что он — пьян, что ли?» — с тоской подумал Павлухин, а Ладуха, не выпуская его плечо, совсем тихо спросил:
— Или ты думаешь, у меня не хватит сил удержать тебя? Ну-ка, смотри сюда!
Он подскочил к березе и, упершись ногой в ее основание, обеими руками потянул ствол на себя. Лицо и плечи его мгновенно налились кровью, вены вздулись черными пульсирующими плетьми в палец толщиной, мышцы и все тело от перенапряжения начала бить крупная дрожь, рот перекосился в дикой гримасе.
«Сумасшедший, — со страхом догадался Павлухин. — Но почему — Буш? Откуда он знает мою давно забытую детскую кличку?»
Он, словно в помрачении, медленно огляделся по сторонам, сам не зная зачем: то ли бежать собирался, то ли надеялся на чью-то помощь. Глаза его, будто привязанные, вернулись к дикой, умом непостижимой картине: человек и дерево замерли в страшном равновесии, вершина березы тоже затряслась в резонансе с геологом, и с нее, обломившись, упала сухая ветка; Павлухин вздрогнул и чуть не закричал от неожиданности.
В это время послышался не то стон, не то скрип, и дерево начало медленно сгибаться; из-под лопнувшей коры полезли размочаленные волокна, и береза обреченно застыла, наклонив крону к земле.
Ладуха оставил наполовину сломанное дерево и сел рядом, уронив руки между копен. Лихорадочное, неглубокое дыхание сотрясало его грудь, тело стало влажным и бледным, но от скрытого внутреннего жара почти дымилось. Он устало провел рукой по мокрому лицу и сказал слабым, бесцветным голосом:
