Религия - [236]
Анаклето взял его руку и поцеловал.
— Как всегда, — ответил он.
— Прекрасно, — сказал Людовико, но его разум был сейчас где-то далеко. На него снизошло озарение, такое яркое, что он едва не ослеп. Мальчик потерян. Его собственный мальчик. — Я все-таки навещу англичанина, — произнес он. — Пусть его переведут в oubliette[114] и привяжут.
Борс не осмеливался открыть глаза, потому что они оставили ее на стуле прямо перед ним, а смотреть на эту штуковину у него больше не было сил. Господь покинул его. И почему бы нет? Он был последний негодяй. Это было бы насмешкой над Христом, призови он месть Его отца на головы толпы. Потребовалось всего четыре человека, чтобы перетащить его из одной камеры в другую и приковать цепью к стене, и всего двоих из них унесли отсюда без сознания, хорошо бы, если мертвыми. Значит, и сила покинула его. Но разве в этом есть что-нибудь странное? Он же влил себе в глотку галлоны бренди. Галлоны. Галлоны отравленного бренди. Даже хуже, чем отравленного. Нечистого. Оскверненного. Эликсир зла, сок, выжатый из безумия. Он вызывал рвоту, но в желудке уже ничего не осталось. Борода и волосы у него на груди были замараны засохшей блевотиной. Но ничто теперь не сможет очистить его кровь. И разум тоже. Ничто, одна только смерть, но умереть ему не позволят. Пока что не позволят. Он чувствовал, как безумие пускает ростки у него в голове, подавляя рассудок, разрушая вместилище его страхов и подрывая стены его храбрости. Все теперь потеряно. Но что с того? До сих пор никакие потери не могли сломить его. Ни трудности, ни бедность, ни боль. Дайте ему боль. Принесите каленое железо и кнут. Привяжите его к дыбе и растяните. Он страстно желал боли. Боль хотя бы наполнит его разум чем-то таким, что он в состоянии вместить, чем-то, что он понимает и знает, чем-то более терпимым, чем этот яд, расползающийся по его венам, его кишкам и хребту. Хоть что-то, способное выкорчевать этот сорняк безумия. Он никогда не питал особенной привязанности к иудею, это верно. Но всегда восхищался им, всегда стоял за него горой и никогда не стыдился признавать это. И плохо приходилось любому, кто осмеливался хотя бы шепотом произнести оскорбление в его адрес, если рядом оказывался Борс. Даже так. Безумие порождает безумие. У него во рту стоял привкус крови, потому что он откусил тюремщику нос. Человеческую плоть он в силах переварить, он пробовал как-то, по чуть-чуть, раз или два. Но это? Это… это что? Вдруг это просто наваждение, порожденное алкоголем и живущим в его сердце злом? Борс открыл глаза. Эта штука все еще здесь. Бледная и сморщенная, как личинка. Волосы слиплись омерзительными струпьями и клочками. Мертвые глаза, водянистые и мутные. И это было не наваждение. Борс ощущал ее зловещую тяжесть у себя на руке. Они притащили ее сюда аж из самой Мессины. Подумать только. Перевезли по морю на корабле, протащили через турецкие позиции, хранили ее все время, пока идет самая страшная в истории осада, дожидаясь подходящего момента. Момента, который он переживал сейчас и каким-то образом заслужил. Борс закрыл глаза.
Замок в двери загремел, засов оттянули в сторону. Борса снова вырвало. Он выплюнул желчь.
Потом услышал голос Людовико.
— Уберите это.
Тассо, сицилийский bravi, протиснулся внутрь. Он шел, наполовину согнувшись, держась руками за бок. Борс уже успел заехать ему кулаком в печень и почувствовал, как ребра сицилийца захрустели, словно жареная свинина. Тассо замешкался перед стулом, остановленный внезапным предчувствием. Все, что было оставлено Борсу, — его животное начало. И он рванулся на всю длину цепи, прикованной к ошейнику, и заревел; хотя цепь была совсем короткая, Тассо в ужасе отлетел назад, а Борс захохотал — над ним, над собой и своей судьбой и над сморщенной промаринованной головой Сабато Сви.
В безумии было некоторое утешение. Оно уничтожало все преграды. Взмывало ввысь на орлиных крыльях.
Его посадили в темницу, оставив ему на скамье коробку свечей и заткнутый пробкой бочонок; он смотрел на этот бочонок целую ночь, а потом целый день; хотя он и не был лисом, как Матиас, он понимал, что за этой странностью кроется что-то. В итоге Борс все-таки выдернул пробку и обнаружил внутри бренди. Все странности и тайные умыслы были посланы ко всем чертям при виде такого счастья. Борс упивался в стельку, пока часы и дни без счета скользили мимо него, он надолго погружался в грезы о славе, о дружбе, о крови, потом пил снова и снова нырял, как человек, твердо решивший опьянеть, в лишенное рассудочности забвение, кажущееся ему бесконечным, пока конец все-таки не настал; будто высосанная материнская грудь, отверстие в бочонке не давало больше ни капли, и бочонок стоял, опустошенный, как его живот и его душа. Но не совсем пустой, потому что, когда Борс поднял его ко рту и потряс, добывая самые остатки, что-то перекатилось внутри. Что-то твердое и увесистое ударилось о деревянные стенки, как семечко внутри сухой тыквы, и этот звук, который он вспоминал потом, был для его одурманенного сознания звуком безумия. Борс поставил бочонок на пол, ощущая, как внутри его все сжалось, и оставил стоять. Но любопытство — пытка не хуже других, и в итоге он сдался. Он разбил бочонок в щепы о каменный пол, и из него выкатилась голова Сабато Сви. Отрезанная от туловища и замаринованная, будто луковица, в бренди. И при виде ее все представления Борса о том, что такое дикость, померкли, все собственные его жестокости были посрамлены и ниточка, соединявшая его разум с душой, порвалась, и вот тогда он прокричал Богу, что больше не верит в Него.
Франция, 1572 год. Госпитальер Матиас Тангейзер прибывает в Париж за женой, приглашенной ко двору на свадьбу. Рыцарь многое повидал в жизни: прошел не одну войну, привык убивать и хоронить близких… Но ничто из пережитого прежде не сравнится с тем, что ему предстоит выдержать в эту ночь, 23 августа, – ночь накануне дня святого Варфоломея. Прекраснейшая из столиц мира погружается в кровавый хаос, начавшийся с погромов против иноверцев и быстро превратившийся в войну всех против всех. Посреди безумия и резни Матиас мечется по смертельно опасному лабиринту городских улиц в поисках возлюбленной – и быстро понимает, что неведомый враг уже открыл охоту на них обоих…
Представь себе тьму, во тьме той — стальные прутья, поросшие ржой и вековой грязью. Вдохни адский воздух и осознай, что это запах наказания.Здесь в жилах тюрьмы-монстра текут сточные воды, собравшиеся со всего мира.Это — „Зеленая Речка“.Это — история ее бунта.
Когда выхода нет, даже атеист начинает молиться. Мари оказалась в ситуации, когда помочь может только чудо. Чудо, затерянное в песках у Каира. Новый долгожданный роман Веры Шматовой. Автора бестселлеров «Паук» и «Паучьи сети».
Первая часть книги – это анализ новейшей англо-американской литературы по проблемам древнерусской государственности середины IX— начала XII в., которая мало известна не только широкому российскому читателю, но и специалистам в этой области, т. к. никогда не издавалась в России. Российским историком А. В. Федосовым рассмотрены наиболее заметные работы англо-американских авторов, вышедшие с начала 70-х годов прошлого века до настоящего времени. Определены направления развития новейшей русистики и ее научные достижения. Вторая часть представляет собой перевод работы «Королевство Русь» профессора Виттенбергского университета (США) Кристиана Раффенспергера – одного из авторитетных современных исследователей Древней Руси.
В дневнике и письмах К. М. Остапенко – офицера-артиллериста Терского казачьего войска – рассказывается о последних неделях обороны Крыма, эвакуации из Феодосии и последующих 9 месяцах жизни на о. Лемнос. Эти документы позволяют читателю прикоснуться к повседневным реалиям самого первого периода эмигрантской жизни той части казачества, которая осенью 1920 г. была вынуждена покинуть родину. Уникальная особенность этих текстов в том, что они описывают «Лемносское сидение» Терско-Астраханского полка, почти неизвестное по другим источникам.
Испания. Королевство Леон и Кастилия, середина 12-го века. Знатного юношу Хасинто призвал к себе на службу богатый и влиятельный идальго. Не каждому выпадает такая честь! Впору гордиться и радоваться — но не тогда, когда влюблен в жену сеньора и поэтому заранее его ненавидишь. К тому же, оказывается, быть оруженосцем не очень-то просто и всё получается не так, как думалось изначально. Неприязнь перерастает в восхищение, а былая любовь забывается. Выбор не очевиден и невозможно понять, где заканчивается верность и начинается предательство.
Пожалуй, нет на нашей планете ни одной культуры, в которой не использовались маски. Об этом свидетельствуют древние наскальные рисунки, изображающие охотников в масках животных. У разных народов маска сначала являлась одним из важнейших атрибутов ритуальных священнодействий, в которых играла сакральную роль, затем маски перекочевали в театры… Постепенно из обрядов и театральной жизни маски перешли в реальную, став обязательным атрибутом карнавалов и костюмированных балов. Но помимо масок украшающих и устрашающих, существует огромное количество профессиональных масок, имеющих специфические свойства: хирургическая – защищающая чистоту операционного поля, кислородная – подающая воздух больным и ныряльщикам, спортивные маски, сохраняющие лица от повреждений.
Когда сны становятся реальностью…– Раз я вижу это не одна, значит я, всё же, не сошла с ума. И делала правильно, что придавала столько значения своим снам. Не я одна, как видите, вижу этот чёртов маяк!