Религия бешеных - [25]

И не тогда, когда все повторилось на суде. А в больницу мне было нельзя: паспорт оставался у ментов. И как бы я была в чужом городе в больнице без документов?..

И даже не тогда, когда уже после суда он меня у ментов реально отбил. Какая-то хитрая получилась ситуация: то, что суд меня не закрыл, еще абсолютно не значило, что я свободна. Он построил их там всех в отделении, клещами вырвал у них мой паспорт, выморозил у них для меня право не оплачивать штраф немедленно, потому что это действительно не обязательно сразу делать.

А тогда, когда мы шли узенькой улочкой из околотка к широкому, оказывается, Арбату. Все, что связано с этим культовым местом, теперь вызывало во мне жесточайшее отторжение. При слове «Арбат» у меня перед глазами возникает решетка… Не было сил смотреть даже на стену Цоя… А этот парень, еще слишком молодой и последний раз тогда казавшийся не абсолютно монолитным, чугунным, профессионально возвращал меня к жизни какими-то суровыми, но левыми разговорами. Уверенно брал на контроль измученное сознание и полностью подчинял его этой своей уверенности. На раз вышибал из потемок души хоть намек на слабость своим твердым голосом. Но при этом упрямо и забавно отводил глаза, стараясь буквально пролистывать взглядом мое лицо.

— Я что, так ужасно выгляжу? — сжалилась я над ним и разрядила ситуацию, которая его мучила.

Кирилл Ананьев с натуральной благодарностью наконец-то поднял на меня глаза и со смешной готовностью закивал.

— Ага… — Ему сразу стало легче общаться…

— Он меня спасал… — жалобно протянула я потом в Бункере Александру Аверину.

— Это я тебя спасал, осуществлял юридическую помощь, руководил по телефону! — взвился он.

А я-то имела в виду именно те разговоры по дороге обратно. Это воспоминание — святое…

Адреналин

— Боже мой, какие милые люди!

Я со смехом прикрыла глаза, погружаясь затылком в такую мягкую, родную и обволакивающую кирпичную кладку. Я вернулась в подвал как домой… В те дни была масса поводов для веселья, одной меня хватило, чтобы поднять настроение во всем Бункере: «Рысь в милицию ходит, как на работу!» Ну да, каждый день…

Роман Попков пересажал всех. Это было констатировано еще за несколько дней до выборов, а каждый день преодолевался как последний. Абсолютно все расклейщики листовок были задержаны милицией. Это ведь не просто расклейка бумажек, а попытка сорвать выборы. И ни одного в штабе не забыли, с каждым возились, бегали по околоткам и судам, отслеживая его путь вплоть до самой свободы…

— Какие милые люди! — Вечером наступала благословенная пора травить байки. — Вчера мент мне втолковывал: зачем тебе это надо, тебе же нет двадцати лет… Сегодня мент, глядя на меня и держа перед собой мой паспорт, написал в протоколе вместо 1975 года рождения 1985-й… Я согласна каждый день проводить в обществе этих потрясающих мужчин, если они и дальше будут отвешивать мне такие мощные комплименты!

По вечерам в Бункере жизнь яростно брала свое, как всегда, начиная особенно фонить в условиях обложившей со всех сторон опасности. По вечерам в стенах Бункера тонким хрустальным переливом расслабленно плескался и играл адреналин, как прозрачное шампанское в бокале. Как будто в душе начинали тихонько оживать колокольчики предчувствия Нового года, праздник ожидания праздника, который всегда с тобой. А люди просто спихнули еще один тяжелый, опасный, бесконечный день, что само по себе было уже счастьем. Можно наслаждаться.

Но это уже чуть позже.

А сначала…

Загробный вой

Горячая вода…

Я сидела на кафельном полу под струями кипятка, уронив голову на колени, — и больше в жизни не существовало уже ничего. С меня со стоном отваливались куски кармы, и со стоном же, еще не опознанная, чуть оттаяв, весенним глухарем-подснежником из-под почерневшего наста проступала душа…

— О-о-о-о-о-о-ой-й… то не вече-э-э-р…

Все, это была уже нирвана. Если мой оцепенелый стон сложился в эти звуки, значит, он первым, едва заметным, касанием толкнулся уже изнутри в позвоночник, и тонкий, окрашенный золотом звон потек по тканям и дрожью побежал по коже… Вот когда на поверхность моего сознания глухим бредом всплывает «Черный ворон» — это уже диагноз, лучше сразу пристрелить. Обществу — реальная польза. А сейчас я была абсолютно не опасна.

Этот мой загробный вой, чувствуется, конкретно вломился в уши нацболам. Нет, это реально не я уже тогда пела. Нет, это реально тогда пела уже не я…

Я кралась мимо Тишина, мимо его компьютерной.

— Ты к Наталье Медведевой как относишься? — уставился он на меня.

Как отношусь… Меня не интересуют наркоманы, кем бы они ни были помимо. Не желаю я себе такой смерти… Но сейчас я только всплеснула руками, дабы не обижать хороших людей:

— Это — вершина! — Мощь голоса и натуры в этой женщине была абсолютно апокалиптична…

— Вот! — Тишин был абсолютно доволен. Какие-то его собственные измышления я в этот момент полностью подтвердила. — У тебя голос, похожий на ее… не так чтоб, конечно, но все же…

Ой, мама… Вот ведь, рта нельзя раскрыть, чтоб не напортачить. Я просто так сказала про загробный вой. А им-то в моем «пении в душе» реально послышался голос умершего человека.