Реквием в Вене - [72]

— Вы хотите сказать, что вы упали с помоста?

При этих словах Цемлинский закрыл глаза, почти устыдившись.

— Да, — прошептал он слабым голосом.

Альма Шиндлер со значением взглянула на Вертена, как бы напоминая ему о падении Малера с дирижерского подиума.

— А сейчас, — провозгласил Шенберг, — посетителям действительно пора уходить. Алекс нуждается в отдыхе. Я вынужден настаивать на этом.

Он расставил свои толстые руки подобно пастуху, сгоняющему овец.

Поскольку Цемлинский не стал протестовать, Вертен почувствовал, что он едва ли может навязывать свое дальнейшее пребывание здесь. Но Альма считала иначе.

— Кто назначил вас мажордомом, господин Шенберг? Только сам Цем или его сестра, фройляйн Цемлинская…

Но она была плохим наблюдателем человеческих отношений за пределами того, что требовалось ей самой. Она не заметила связи между Матильдой и Шенбергом, а теперь, при явном проявлении грубости Альмы, сестра пришла на помощь своему другу:

— Я действительно полагаю, фройляйн Шиндлер, что вам лучше уйти, прежде чем будут высказаны некоторые неприкрашенные истины, которые вам вряд ли захочется выслушать.

Альма вызывающе расправила плечи, но тут вмешался Вертен:

— Какие же именно?

— Такие, что попытки заниматься сочинением музыки являются слабыми, подражательными и примитивными, — заявил Шенберг. — Естественно, это не мое мнение.

Альма бросила взгляд на Цемлинского.

— Вы действительно думаете так? — почти что выкрикнула она. — Это было сказано вами? После того, что мы значили друг для друга! После всего того, что я выстрадала от моей семьи из-за вас!

Боже мой, подумал Вертен. Этой девушке нахальства не занимать. Здесь лежит пострадавший человек, а она заботится только о своих чувствах. Неужели они действительно были любовниками? Прекрасная Альма Шиндлер и этот гном?

— Вам пора уйти, — размеренным голосом произнесла фройляйн Гуттманн.

Вертен видел, что такая сдержанность по отношению к своей явной сопернице причиняла молодой женщине настоящую боль. Она гораздо охотнее выцарапала бы Альме глаза.

— Пойдемте, — сказал Вертен барышне Шиндлер. — Это ни к чему не приведет.

Он взял ее за руку, но она отбросила ее, самостоятельно направившись к двери.

— Как всегда, — вылетело у нее изо рта, когда они уходили, — вы все поддерживаете друг друга. Вы и ваша порода. А потом еще удивляетесь, почему люди вас недолюбливают.

Теперь Вертену пришлось сдерживать свой собственный гнев, выводя молодую женщину из дома на улицу. Но когда они очутились под теплым летним солнцем, он дал себе волю:

— Никогда, никогда не говорите так вновь в моем присутствии. Или вы забыли, что я тоже еврей?

Она собралась было накинуться на него с еще большей желчностью, но внезапно утихомирилась, изобразив на лице раскаяние.

— Нет, вы правы. Я не знаю, что нашло на меня. Но этот Шенберг. Он такой пьяница, такая размазня! А уж если говорить о слабых сочинениях, то послушайте его «Блаженную ночь».

Затем она взглянула на Вертена с победной улыбкой и просунула свою руку под его.

— Прошу вас простить меня, ну, скажите же, что прощаете, пожалуйста, пожалуйста.

Теперь она вела себя как школьница, в отличие от роковой женщины, которую любила изображать из себя. Сейчас настала очередь Вертена отбросить ее руку.

— Вы — любовники?

Казалось, этот вопрос не смутил ее, хотя щеки слегка заалели.

— Адвокат, такие вопросы не задают молодым женщинам.

— Фройляйн Шиндлер, вы — молодая женщина только по возрасту. Я полагаю, что в вас очень мало невинного, а мой вопрос продиктован отнюдь не похотливыми устремлениями. Вы являетесь его любовницей?

— Да, у нас были моменты близости. Почему это имеет значение?

— Вы уже ответили на этот вопрос раньше. Со всеми, кто находится поблизости от вас, происходят несчастные случаи.

Это не проясняло историй с Брукнером, Брамсом или Штраусом, но дало ей пищу для размышлений, когда они ехали обратно во Внутренний город в фиакре. Он подвез ее к портнихе на Зайлерштрассе, а сам поехал в свою контору в Габсбургергассе, 4. Когда он приблизился к входной двери, несокрушимые фигуры атлантов, украшающие второй этаж фасада, внушили ему чувство надежности и безопасности.

Сегодня вход был заперт, как тому и надлежало быть.

Гросс и он, как и было договорено, встретились за обедом. Внезапное введение госпожой Блачки здорового питания изгнало Гросса из-за стола; Вертен был рад присоединиться к нему сегодня в ресторанчике «У красного ежа» на Вильдпретмаркт. Это заведение слыло любимым местом Брамса, и на то были все основания: тут подавали, возможно, лучшую недорогую еду в Вене, основательные блюда из мяса и картофеля, то есть то, чего сейчас так недоставало за столом у Вертена. Был прекрасный день умеренной солнечной погоды, так что Вертен поискал Гросса в саду, но тот уселся в заднем зале заведения, большом темном помещении с бочкообразными сводами, где едоки-рабочие часто собирались за общими столами.[84] Гросс потребовал один из таких столов исключительно для себя и Вертена.

— Именно здесь предпочитал столоваться Брамс, — объяснил Гросс, когда Вертен присоединился к нему.

Гросс продолжил отдавать дань уважения Брамсу тем, что заказал к обеду венгерское токайское, вино, которым наслаждался неприветливый старый композитор. Вертен тем временем обеспечил себе четвертинку терпкого «Нуссбергера» из виноградников Кремса. Оба заказали от души, как будто праздновали возможность полакомиться по-человечески. Для Гросса это означало деревянную тарелку с горой сосисок и кислой капусты, а для Вертена изобилие было представлено вареной говядиной