Реквием по Жилю де Рэ - [22]

— Истинно так. Или, может, вы думаете, я вам лгу?

— Если вы лжете, то только самому себе.

— Все, кого я знал, были одним миром мазаны. За исключением одного-единственного человека! Божественного существа, которому я служил и плотью, и кровью, и душой, вот только жаль, что совсем недолго!

— Стенания ваши никчемны. Они искажают истину.

— Я не в силах рассуждать спокойно.

— О да, монсеньор! Как, впрочем, и здраво, и тому есть подтверждение.

— Какое?

— С самого начала беседы вы взваливаете все свои грехи на сира де Краона.

— Но вы сами посудите: ведь это же старик надоумил мена наложить руку на состояние Екатерины, не дожидаясь, покуда из Рима придет разрешение на наш брак. А в другой раз, опять-таки по его гнусному наущению, я завладел состоянием, которое досталось Беатрисе де Монжан, матери Екатерины, от покойного мужа, — Тиффожским и Пузожским замками. Скажу больше: теща моя снова вышла замуж — видно, думала сберечь хотя бы таким образом то, что ей отписал покойник. Но что был по сравнению с нами ее новый, молодой муж, этот Мешен де Ларош-Эйро? К тому же вскорости мы взяли и похитили его жену — в точности, как Екатерину. Говоря по чести, к тому времени старый сир де Краон совсем стал плох, ничего не соображал, и всеми делами мало-помалу начал заправлять я. Он только придумывал планы, а осуществлял их я… Святой отец, зачем мне теперь это скрывать? Прошу вас, верьте мне… Так вот, в ту пору ничего подобного мне и в голову не могло прийти. Но, если честно, осуществляя свои коварные планы, я всякий раз жутко радоваться — едва созревал какой-нибудь нечистый замысел, я брался исполнить его с великой охотой…

Так, стало быть, тещу по нашему наущению похитил Жан де Лабэ, капитан из Тиффожа. Ее доставили прямиком в Шантосе, и мы с дедом, не вняв мольбам Екатерины, стали решать, что с нею делать дальше. «Отдайте замки в Пузоже и Тиффоже, — уговаривал Беатрису старик де Краон, — в обмен на поместье в Лимузене — оно ничуть не хуже — да ступайте себе с миром к своему молокососу Мешену, и счастья вам обоим на долгие лета. А нет, велю зашить вас в кожаный мешок и тайком сбросить в Луару».

Когда Беатрису зашивали в мешок, она даже не отбивалась. Не сопротивлялась и тогда, когда несли ее к реке, и только кляла нас на чем свет стоит и призывала на наши головы кары небесные. Мешен послал в Шантосе трех посланников — требовал вернуть жену. Но все трое сгинули в сырых подземельях Ларонской башни…

И все же вскоре мы отпустили несчастную Беатрису восвояси — в обмен на выкуп и отказ от мужниного наследства. Однако об этом злодеянии прознал Парижский верховный суд — как раз в то время он заседал в Пуатье. Верховный судья лично отправился в Шантосе или, может, только собирался. Но по дороге его перехватили наши люди и заставили повернуть обратно… Вот так мы и жили. После бесславного поражения под Азенкуром с королем уже никто не считался — мы потешались над его трусостью, вели такую жизнь, какая была нам по душе, и еще пуще погрязали в грехе. Да и не только мы одни! Свобода и самоволие способны опьянить и лишить разума кого угодно. В те времена всякий рыцарь мнил себя графом, граф — принцем, а принц только и помышлял, как бы обскакать самого короля. Именитейшие из именитых, и те уподобились хищникам и кинулись рвать королевство на части, силясь отхватить кусок побольше да посмачнее. Я вырос в мире бесчестья, вражды, ненависти и зависти. Какая жалость, что я не родился в другое время! Вот я и прожил жизнь, сообразуясь лишь со своею порочной натурой, — в угаре злого веселья и самого страшного распутства. Ах, отчего я не умер вместе с «нею»? Сколько раз искал я смерти — и все напрасно! Судьба моя должна была сложиться совсем иначе.

«Рядом с нею…» — Брат Жувенель догадывается, кого имел в виду Жиль, и его охватывает волнение. Святого отца не оставляет равнодушным и чистосердечный возглас Жиля. «Да уж, — рассуждает он про себя, — доведись тебе родиться раньше, когда рыцарские ордена процветали, увенчанные ореолом славы, ты и впрямь был бы совсем другим человеком. Чувствую — в тебе еще не угасла искра благородства, равно как и жажда любить и быть любимым…»

— Между тем, — возражает он узнику, — вы пальцем о палец не ударили, чтобы искупить свои грехи. Вы во всем потакали жадному, корыстолюбивому старцу и ради него пожертвовали даже своею любовью. Но супруга ваша также виновата — вина ее в том, что она отрешенно и безропотно повиновалась вам во всем. И смиренность ее лишний раз говорит о том, как сильно она вас любила. А вы пренебрегли ее любовью и разорвали священные семейные узы. Зачем, позвольте вас спросить?

Жиль качает головой то вправо, то влево, как будто каждое услышанное слово хлещет его, точно пощечина, и ничего не может вымолвить в ответ. Но брат Жувенель продолжает допрос, и в каждом его вопросе звучит жестокий укор:

— Вы не только отвергли любовь Екатерины, вы избавились от нее, услав в Пузожский замок. Почему? Она была вам в тягость? Хуже того: вы ни разу не выказали внимания своей дочери Марии. Вы пренебрегли ею так же, как и Екатериной. И отдалились от нее. Но ведь это же ребенок, неужто и он оказался вам в тягость? Почему вы отрешились от того, что составляет истинное счастье всякого человека? Почему все дальше и дальше уходили от тех, кто одним лишь своим присутствием мог умиротворить вашу мятущуюся душу?