Реквием по Высоцкому - [7]

Шрифт
Интервал

Спаси, сохрани нас, Творец!
Припев.


О скитальце одном

«Но и утром все не так,
Нет того веселья…»
Бреду по редакциям, как по этапу —
Где плюнут, где сунут
Под ребра кулак.
Неужто за это им платят зарплату —
Чтоб рвали, как церберы?
Или не так?
Как нищий, с сумою, за подаяньем,
Так я со стихами своими бреду.
Возможно, предсмертным
Своим покаяньем
Я истинный путь на земле обрету?
Как бич или нищий, скитаясь под небом,
Я помню всегда о скитальце одном:
Чужим он сочувствовал болям и бедам,
Свои — заливал самым горьким вином.

К России

«Мне судьба — до последней черты, до креста…»

Распнут — и объявят мессией,
сожгут — и объявят поэтом.
А в нашей любезной России
«осанну» исторгнут при этом.
Гноят и мытарят в неволе
глашатаев правды единой.
В России — им лучшая доля:
безвинному — явка с повинной.
Строптивому — благ укрощенья:
кнутом или плеткой литой.
А в нашей России — прощенья
грехам за последней чертой.
Любезная сердцу Россия,
зачем этот крест на пути?
О, Господи — я не мессия,
мятущийся дух укрепи!
О, Господи — высшая сила,
Спаси меня и сохрани!
Всем сердцем люблю я Россию,
особенно в черные дни.

Звезда[2] Высоцкого

Мы все живем «До завтра» —
Прислуга и король,
А также космонавты.
Мы все играем роль.


Пусть кто-то не проснулся —
Все сыграно уже.
И мир не ужаснулся,
Не всхлипнул о душе.
О ней, непокаянной,
Лишь близкие вздохнут.
Звездою безымянной
Душа рванет из пут.
Мы живы все до «завтра»,
А значит — до утра,
Подсчитывать утраты
Нам всем давно пора…

Срок жизни увеличился

«Срок жизни увеличился и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!..»
Срок жизни увеличился — а мы,
Поэты, поведеньем, данным свыше,
Так рьяно губим души и умы
И так взахлеб,
Как перед смертью пишем.
Спешим, пока живы, строкой несуетливой
Отчаянье свое выплескивать в стихи.
Мы ловим каждый миг гигантского прилива,
Когда не разобрать огрехи и грехи.
Так рьяно губим души и умы,
Как будто претендуем мы на вечность.
Но зорко наблюдает рок из тьмы:
— Вам сроки коротки,
А вы беспечны?!

Еще один покинул строй

«На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же — в петлю слазил в «Англетере»…»
Еще один покинул строй
Тех, божьей милостью поэтов,
Кто пишет кровью, а порой —
Под черным дулом пистолета.
Он не читал стихов с эстрады:
Надрывных, злых, замысловатых.
Но были мы услышать рады
На пленке голос хрипловатый.
На грани срыва голос пел,
Как будто было в горле тесно
От чувств, что выразить хотел
Певец в словах негромких песен.
Он в 42 ушел от нас.
Так не хватает часто нам
Душевных слов и честных глаз,
Души, что рвется пополам.

Живем хорошо

>«И считал я, что мне не грозило
>Оказаться всех мертвых мертвей»

Продолжаются слухи и сплетни,

Ты и там несвободен от них.

И на фоне продажных заметней

Неподкупный, бунтарский стих.

Равных нет и, наверно, не будет.

Кто рискнет и не только душой?

Правду гнали и гонят повсюду,

Нам внушая: живем хорошо!

Хорошо? Столько зла и дерьма,

Столько жуликов в нашем Союзе…

И сходили с ума от избытка ума,

Без ума — пресмыкались на пузе.

Слава тем, кто пролазил в верха!

Пастухи управлялись со стадом.

Отпахал и пожри с петуха потроха,

Ну, а куриц сошлют, куда надо.

Куда надо, сошлют и тебя,

Если вырвешься из-под запрета.

Лицемерно вздохнут: — Не судьба!..

А мог стать первоклассным поэтом.

На книгу «Нерв»

В каждой строке одиночество
И бесконечность тоски.
Мне вот самой стихотворчество
Муку печет их муки.
К Богу взываю: — Всевышний,
Дай мне бессмертные строки!
Я заплачу своей жизнью:
Сблизь мои крайние сроки.

Высоцкий — с того света

После прочтения книги В. Перевозчикова «Правда последнего часа»

Кричу: — Наркота! — я,
И вот уже животно — я.
Нет, не кони меня так и тащут все вниз,
А наркота, свинья, разрушает мне жизнь.
Весь Союз наркоту поставляет
И меня от «ломки» избавляет.
И сексоты, бляди и воришки
Продают последние штанишки.
Ради меня!
Чтобы в гроб
Скорее лег я!
Даже лучший доктор Толик,
Алкоголик и крамольник,
Так меня спасает,
Что в пространстве зависаю.
Будто висельник…
А Любимов Юр Петрович
Тоже купит мне укольчик,
Чтоб играл я Гамлета:
«Быть — не быть» решал.
А где Я? Я сам на сам
Думал и страдал.
Все устали, сели — встали!
Выпьем, други, водочки.
От меня вы так устали,
Что заткнули глоточку.
Я не умер, я живой!
Подгляжу за вами я.
Пьете вы за «упокой»,
А судьба — с глазами.
Толик, лучший друг и враг,
Умер в неизвестности.
Для меня б он взял Рейхстаг,
Что там Склифа местности!
Ты, Оксаночка, усни
Сном беспечным! —
Мне минуты, тебе — дни,
У меня в запасе — Вечность.
Я скажу вам однозначно:
Женщинам не верьте
И подальше сердце прячьте.
Чтоб их взяли черти!
Труп мой плыл в машине, что ж —
С близкими, с друзьями.
Я, наверно, был хорош —
В той глубокой яме. (На Ваганьково)
Видел лица тут и там,
Но не все скорбящи.
Видел рожи — по углам:
Весело глядящи.
Вот он я — лежу в гробу,
Жив — живее многих!
Верю в душу и в судьбу,
В дальнюю дорогу.
Я когда-нибудь вернусь,
Встречусь я с друзьями,
Буду шпарить наизусть
Целыми листами.
А Миша Шемякин,
Ты жив или нет?
Когда побухаем в Париже?
Давно нам с тобою не страшен тот свет,
Там свету немножко пожиже…
Театр, театр. И Гамлета роль…
И зависть к успеху — актеров…
Ну, вот мое сердце —
Завистник, изволь
Его прострелить без суфлеров!
Ну, вот мое сердце! Завистник, спеши!
Меня ведь приветствуют толпы!

Еще от автора Светлана Ермолаева
Страна терпимости (СССР, 1980–1986 годы)

Жизнь советской молодой женщины Ксении Кабировой продолжается. Претерпев множество операций после падения с четвертого этажа своей квартиры героиня романа возвращается в Совет Министров Казахской ССР. Из приемной ее попросили, она опорочила звание сотрудницы ап-парата своим из ряда вон поступком. Она все-таки сделала операцию, но почти сразу была вынуждена уволиться. Кончилась Райская жизнь, началась Адская, какой жили тысячи людей, не имея преимуществ в виде буфетов, пайков, путевок, квартир и других благ Райской жизни.


Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы)

Героиня романа Ксения Кабирова родилась в 50-ти градусный мороз в конце первого послевоенного года в г. Якутске. С раннего детства она предпочитала мальчишечьи игры, была непослушной, вредной, например, дети пекли пирожки в песочнице, она их пинала ногой, сыпала песок в глаза за обиду. В ее душе как будто застыла льдинка. Через много лет она написала: «Заморозило морозами сердце детское мое…» И в юности не стало лучше: ее исключили из комсомола за аморальное поведение, не допустили до экзаменов в школе… Замужество не смирило ее характер: нашла коса на камень.


Рекомендуем почитать
Южноуральцы в боях и труде

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Три женщины

Эту книгу можно назвать книгой века и в прямом смысле слова: она охватывает почти весь двадцатый век. Эта книга, написанная на документальной основе, впервые открывает для русскоязычных читателей неизвестные им страницы ушедшего двадцатого столетия, развенчивает мифы и легенды, казавшиеся незыблемыми и неоспоримыми еще со школьной скамьи. Эта книга свела под одной обложкой Запад и Восток, евреев и антисемитов, палачей и жертв, идеалистов, провокаторов и авантюристов. Эту книгу не читаешь, а проглатываешь, не замечая времени и все глубже погружаясь в невероятную жизнь ее героев. И наконец, эта книга показывает, насколько справедлив афоризм «Ищите женщину!».


Записки доктора (1926 – 1929)

Записки рыбинского доктора К. А. Ливанова, в чем-то напоминающие по стилю и содержанию «Окаянные дни» Бунина и «Несвоевременные мысли» Горького, являются уникальным документом эпохи – точным и нелицеприятным описанием течения повседневной жизни провинциального города в центре России в послереволюционные годы. Книга, выходящая в год столетия потрясений 1917 года, звучит как своеобразное предостережение: претворение в жизнь революционных лозунгов оборачивается катастрофическим разрушением судеб огромного количества людей, стремительной деградацией культурных, социальных и семейных ценностей, вырождением традиционных форм жизни, тотальным насилием и всеобщей разрухой.


Исповедь старого солдата

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Кто Вы, «Железный Феликс»?

Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.


Последний Петербург

Автор книги «Последний Петербург. Воспоминания камергера» в предреволюционные годы принял непосредственное участие в проведении реформаторской политики С. Ю. Витте, а затем П. А. Столыпина. Иван Тхоржевский сопровождал Столыпина в его поездке по Сибири. После революции вынужден был эмигрировать. Многие годы печатался в русских газетах Парижа как публицист и как поэт-переводчик. Воспоминания Ивана Тхоржевского остались незавершенными. Они впервые собраны в отдельную книгу. В них чувствуется жгучий интерес к разрешению самых насущных российских проблем. В приложении даются, в частности, избранные переводы четверостиший Омара Хайяма, впервые с исправлениями, внесенными Иваном Тхоржевский в печатный текст парижского издания книги четверостиший. Для самого широкого круга читателей.