Реквием по Марии - [8]

Мария шагала под их величественной молчаливой тенью словно под сводами храма, и душа у нее снова наполнялась светом и смутными надеждами. Со стороны бульвара доносилось веселое оживление, в проеме Триумфальной арки промелькнуло на миг красное пятно трамвая, который шел к вокзалу. Она шагала в том же направлении и, когда вышла на бульвар, окинула взглядом внушительное здание, где в прежние времена собиралась знать, — Благородное собрание, как продолжали называть его жители Кишинева: в этом здании изредка давали спектакли заезжие театры, а вскоре должен был открыться местный театр. Туда она и пойдет с Тали. Да, с Тали. Дойдя до угла, Мария направилась вверх по Пушкинской, мимо зала епархии. Три брата-чистильщика находились на своих «постах», каждый на одном из углов перекрестка: на стульчике у одного из них сидел мужчина, называемый в городе «Красная шапка», поскольку он носил на голове красную фуражку с надписью на козырьке «посыльный». Через дорогу сверкал витринами «Трикотин». Элегантные дамы входили и выходили через высокую дверь с ослепительно сверкавшими стеклами. Не доходя до Киевской, Мария перешла на другую сторону, поскольку как раз напротив сада митрополии находился дом, к которому она направлялась. Она поднялась на три ступеньки и позвонила в дверь. На этот раз открыли быстро. Халат доамны[5] Нины был намного скромнее, чем у мадам Табачник, но скромность эта свидетельствовала о большом вкусе и истинной элегантности. Кукоана[6] Нина была молодой, хорошо сложенной женщиной, может, немного высокой, хотя это и могло показаться из-за слишком тонкой фигуры. Мария смутилась оттого, что дверь открыла сама хозяйка. Обычно на звонок бежала Тина, «прислуга за все» в семье Предеску. Поскольку она в самом деле была «за все», то сейчас, видимо, гуляла в Соборном саду с младшим Предеску, Ники.

— Вот и наша маленькая певица, — такими словами, произнесенными на русском языке, встретила Марию кукоана Нина, и девушка еще больше смутилась, в который раз подумав, что мать Тали почему-то дразнит ее: ведь нужно тоже отвечать по-русски, а она не так хорошо знает этот язык, чтоб свободно говорить на нем. Впрочем, позднее она поняла: у доамны Нины никогда не было подобных помыслов, просто она всегда говорила только по-русски.

— Тали дома? — чуть выдохнула Мария.

— Да, детка, — снова по-русски ответила доамна Нина. — Милости просим. Тали-и! К тебе Муся!

Тали влетела в комнату из глубины коридора, как всегда взвинченная, взбудораженная и как всегда красивая, в платье из клетчатой шотландки с большими складками. Она была на голову выше Марии, с роскошными белокурыми волосами, которые сейчас, во время каникул, свободно спадали на плечи золотистыми прядями.

— Ох, Муха, как хорошо, что пришла! — бросилась она к Марии, принявшись обнимать ее длинными тонкими руками, от которых пахло дорогим туалетным мылом. А может, даже духами… — Как хорошо, что пришла! Я ждала тебя. Знаешь, сегодня открывается зверинец? Знаешь? На Немецкой площади. Привезли настоящих львов! И тигров, и слона! Муха! Даже крокодила привезли! Настоящего, живого! Но так как он не может жить на суше, держат на вокзале в цистерне с водой… Мамочка! — крикнула она в сторону салона, за дверью которого скрылась мать. — Мамочка, ты скажешь папе, пусть даст мне денег, чтоб мы с Мусей могли пойти посмотреть крокодила? Скажешь?

— Ah, Tali, à quoi bon?[7] Что за радость смотреть на это отвратительное существо, — раздался из-за полуоткрытой двери приглушенный голос кукоаны Нины. — Но если тебе так уж хочется и если к тому же пообещаешь, что не будешь читать ночи напролет…

— Пойдем в город, — посмотрела на Марию Тали, как будто не Мария пришла к ней в гости, а наоборот. — Посмотрим, что это за зверинец. И вообще: кто в такое время сидит дома? Мамочка, ты не пойдешь с нами?

Доамна Предеску ответила, что не совсем хорошо себя чувствует. Вид у нее и в самом деле был болезненный, кроме того, она всегда производила впечатление существа, склонного к уединению. Мария очень любила кукоану Нину, и не только за доброту и радушие, с которыми ее здесь принимали — дом Предеску по сравнению с бедным жилищем родителей казался девушке истинным дворцом, — но и потому, что, вопреки неизменно безоблачному, внешне словно бы беззаботному выражению лица доамны Нины, в глубине ее красивых зеленовато-карих глаз, которые унаследовала и Тали, порой проскальзывала тень беспокойства, даже боли, внезапно делавшая ее такой близкой, словно они были связаны между собой чем-то тайным, только им двоим известным. Из рассказов Тали Мария знала, что доамна Предеску замужем второй раз. Ее первый муж, молодой интеллигент бессарабец, офицер царской армии, погиб в самом начале войны. Оставшись молодой вдовой с ребенком на руках, кукоана Нина, сама еще тоже по сути ребенок, через несколько лет вышла замуж за молодого адвоката Предеску, которому сулили блестящее будущее. Домнул Предеску был отцом Ники, которого сейчас повела на прогулку Тина. И, как казалось Марии, он относился к Тали точно так же, как и к собственному сыну. От Тали же Мария узнала, что доамна Нина в самом деле не отличается крепким здоровьем. Однако на этот раз, едва девушки оказались на улице, подружка поделилась с ней слегка раздраженным голосом: