Реквием по Марии - [3]
— Посмотри-ка, что сделал неня Миту из твоего старья, — расхвастался он. — Когда выйдешь прогуляться на Александровскую или в Общественный сад, никто и не подумает, что из починки, скажут: прямо из магазина.
— Бедненький! Водки ему мало! — проговорила тетушка Зенобия, все еще думая о Васе. — Чего доброго, нос побелеет оттого, что таким трезвенником стал! — И принялась убирать со стола. То есть с табурета.
Однако сейчас нене Миту трудно было испортить настроение. Он стал напевать старинный молдавский романс, сначала негромко, потом во весь голос, и обращался при этом непосредственно к своей дородной половине:
Голос у него был чуть хрипловатый, но задушевный и приятный.
— Кому поешь — этой бутылке? — тетушка Зенобия показала на шкалик, который как раз убирала с табурета.
— Эх, Зенобия, дорогая, что ты знаешь… — покачал головой неня Миту и запел снова:
Обрадованная, что туфли обрели новую жизнь, Мария подтягивала ему. Она знала все песни, которые любил неня Миту. Те же песни пели и ее родители.
Тетушка Зенобия, пренебрежительно махнув рукой, направилась в кухню. Она понимала: эти двое если уж начнут, так скоро не кончат.
— Пойду перец фаршировать… А где твоя мать сегодня?
— Стирает у доктора Мурешану. И Лялю взяла с собой. А отец на вокзале.
— И этот туда же. Медом тот вокзал намазан, что ли?
— Не ворчи, Зенобия. У человека там служба. И нечего портить нам веселье. Давай, Муся, заводи.
И Мария «завела». На сей раз выбрала песню, которая — она это знала — нравилась как нене Миту, так и тетушке Зенобии.
Неня Миту весело подбросил вверх колодку. Хоть недавно еще казалось, что тетушка Зенобия не одобряет веселья, она тоже подала голос из глубины кухни:
— У этой девочки в самом деле золотой голос, — прервала их концерт мадам Терзи, усаживаясь на табурет, который совсем еще недавно служил столом, и опуская на землю корзинку с баклажанами.
— Вот сказали, мадам Терзи! — отозвалась тетушка Зенобия. — Иначе как бы сумела попасть в консерваторию госпожи Дическу?
В голосе ее звучали гордые нотки. Можно было подумать, что речь идет о ее собственной дочери. Она и в самом деле любила Марию как родную, тем более что у них с Миту своих детей не было.
Однако неня Миту не был в восторге от учебного заведения, где училась Мария.
— Забиваете чепухой голову девчонке, — резко проговорил он, устремляя взгляд одновременно и на мадам Терзи, и в сторону кухни. — Зачем ей, бедной, нужна эта ваша консерв… тьфу, даже не выговоришь! Что касается пения, то и так поет, как соловей!
— Но ведь, домнул[2] Миту, — возмутилась мадам Терзи, — у девушки настоящий талант!
— Что это такое — талант? С чем его едят? Ей вот пара туфель нужна, пара сапожек, потому что не за горами зима. Талант их ей принесет?
И сердито стукнул по двум-трем шпилькам, которые давно уже сидели на своем месте.
— Ей бы ремеслу не помешало выучиться!
— Нет, нет, ни в коем случае не могу согласиться с вашими словами. У девушки, возможно, блестящее будущее! Она может выйти на сцену! А вы знаете, что это значит? Премьеры, бенефисы…
Мадам Терзи была билетершей в кинотеатре «Экспресс», в зале которого обычно выступали заезжие театральные труппы, прибывавшие на гастроли в Кишинев. Поэтому она всегда была «в курсе» театральной жизни, равно как и любила щегольнуть словечком из жаргона актеров.
— На сцену?! — выкрикнул неня Миту; подогретый содержимым шкалика, он так высоко поднял молоток, что Мария испуганно закрыла глаза. Если сейчас опустит его на туфли, от них только пыль останется. Однако сапожник выронил из рук молоток, и тот легонько упал к его ногам. — На какую сцену, соседка? Где вы видели сцену в нашем Кишиневе? Разве забыли, что сделали с театром Божены Викторовны? И она с трудом свела концы с концами, хоть и имела состояние. А эта наша девчонка?
Соседка, однако, упрямо не соглашалась с ним.
— Не вижу особого резона в ваших словах, домнул Миту. Родители Муси правы. Девочке стоит попытать счастья.
— Тем более что театр скоро должен открыться, неня Миту, — вмешалась Мария, которая и рассердить его не осмеливалась, но и разделять его пессимизм тоже не хотела. — У нас в классах был Кармилов, еще весной, и отбирал статистов среди старших учащихся.
Она мечтательно посмотрела вдаль поверх покатых серых крыш сараев и уже видела себя на сцене среди этих статистов.
— Правильно, правильно! — подхватила мадам Терзи. — Мусенька, девочка, если б ты знала, что я тебе принесла!.. — И начала рыться в своей довольно потертой сумочке. — Господи, куда ж они делись, ведь были вот тут! Упаси бог, потеряла! Были же, вот тут были… Открывается! Как раз на днях открывается театр. Одновременно с выставкой… Опять открывается опера… Вот, наконец! Возьми. Два билета. На «Богему», Мусенька. Будет петь Лидия Яковлевна Липковская.
На мгновение Мария окаменела. Затем кровь сразу же прилила к ее щекам, она вскочила с места и, вскрикнув от радости, бросилась к женщине, чуть не свалив ее с табурета, стала обнимать и неню Миту, не думая о том, что может испачкать свое белое в цветочек ситцевое платье, и, наконец, размахивая в воздухе розовым клочком бумаги, побежала на кухню разделить радость и с тетушкой Зенобией.
Новую книгу «Рига известная и неизвестная» я писал вместе с читателями – рижанами, москвичами, англичанами. Вера Войцеховская, живущая ныне в Англии, рассказала о своем прапрадедушке, крупном царском чиновнике Николае Качалове, благодаря которому Александр Второй выделил Риге миллионы на развитие порта, дочь священника Лариса Шенрок – о храме в Дзинтари, настоятелем которого был ее отец, а московский архитектор Марина подарила уникальные открытки, позволяющие по-новому увидеть известные здания.Узнаете вы о рано ушедшем архитекторе Тизенгаузене – построившем в Межапарке около 50 зданий, о том, чем был знаменит давным-давно Рижский зоосад, которому в 2012-м исполняется сто лет.Никогда прежде я не писал о немецкой оккупации.
В книге известного публициста и журналиста В. Чередниченко рассказывается о повседневной деятельности лидера Партии регионов Виктора Януковича, который прошел путь от председателя Донецкой облгосадминистрации до главы государства. Автор показывает, как Виктор Федорович вместе с соратниками решает вопросы, во многом определяющие развитие экономики страны, будущее ее граждан; освещает проблемы, которые обсуждаются во время встреч Президента Украины с лидерами ведущих стран мира – России, США, Германии, Китая.
На всех фотографиях он выглядит всегда одинаково: гладко причесанный, в пенсне, с небольшой щеткой усиков и застывшей в уголках тонких губ презрительной улыбкой – похожий скорее на школьного учителя, нежели на палача. На протяжении всей своей жизни он демонстрировал поразительную изворотливость и дипломатическое коварство, которые позволяли делать ему карьеру. Его возвышение в Третьем рейхе не было стечением случайных обстоятельств. Гиммлер осознанно стремился стать «великим инквизитором». В данной книге речь пойдет отнюдь не о том, какие преступления совершил Гиммлер.
В этой книге нет вымысла. Все в ней основано на подлинных фактах и событиях. Рассказывая о своей жизни и своем окружении, я, естественно, описывала все так, как оно мне запомнилось и запечатлелось в моем сознании, не стремясь рассказать обо всем – это было бы невозможно, да и ненужно. Что касается объективных условий существования, отразившихся в этой книге, то каждый читатель сможет, наверно, мысленно дополнить мое скупое повествование своим собственным жизненным опытом и знанием исторических фактов.Второе издание.
Очерк этот писался в 1970-е годы, когда было еще очень мало материалов о жизни и творчестве матери Марии. В моем распоряжении было два сборника ее стихов, подаренные мне А. В. Ведерниковым (Мать Мария. Стихотворения, поэмы, мистерии. Воспоминания об аресте и лагере в Равенсбрюк. – Париж, 1947; Мать Мария. Стихи. – Париж, 1949). Журналы «Путь» и «Новый град» доставал о. Александр Мень.Я старалась проследить путь м. Марии через ее стихи и статьи. Много цитировала, может быть, сверх меры, потому что хотела дать читателю услышать как можно более живой голос м.
«История» Г. А. Калиняка – настоящая энциклопедия жизни простого советского человека. Записки рабочего ленинградского завода «Электросила» охватывают почти все время существования СССР: от Гражданской войны до горбачевской перестройки.Судьба Георгия Александровича Калиняка сложилась очень непросто: с юности она бросала его из конца в конец взбаламученной революцией державы; он голодал, бродяжничал, работал на нэпмана, пока, наконец, не занял достойное место в рядах рабочего класса завода, которому оставался верен всю жизнь.В рядах сначала 3-й дивизии народного ополчения, а затем 63-й гвардейской стрелковой дивизии он прошел войну почти с самого первого и до последнего ее дня: пережил блокаду, сражался на Невском пятачке, был четырежды ранен.Мемуары Г.