Реквием по Марии - [175]

— Вижу, — так же шепотом ответила Фреда. — Но вижу и то, что музыкантов в самом деле нет дома. Подозреваю, сиятельные владельцы удрали. Тогда что, в конце концов, теряем?

И пошла по широкой аллее, что вела под уклон ко двору, как оказалось, давно не подметавшемуся, с разбросанной тут и там соломой, клочьями промасленного тряпья. В беспорядке были свалены какие-то железные ящики и почерневшие бидоны. Ведя за руку детей, она поднялась по монументальной лестнице, ведущей к террасе, на которой было несколько столиков и соломенных кресел. Постучала в высокую стеклянную дверь и, поскольку никто не ответил, открыла ее и вошла внутрь. В когда-то элегантном, но крайне запущенном холле остановилась и стала оглядываться: запустение, беспорядок, перевернутая вверх дном мебель и оборванные гардины на окнах.

— Что я говорила? — с удовлетворением сказала Фреда. — Музыкантов нет дома.

— И все же мы поступаем нехорошо, — вставила Мария. — Ворвались в чужой дом в отсутствие хозяев.

— Алло! Есть тут кто-нибудь? — закричала вдруг Фреда. И поскольку никто не ответил, решила: — Хватит. Мы не какие-нибудь цыгане. Детям нужно отдохнуть. Пора и умыться. И вообще, неужели ты забыла, кем являешься? Самое время вспомнить. Примадонна Дрезденской и Венской опер. Знаменитая киноартистка. Могу присягнуть, что жители этого дома смотрели «Люби меня, Альфред!» или «Марию Малибран», в которых ты как будто бы исполняла главные роли, не правда ли? И нечего сейчас прятаться в тени фонаря. Еще в Берлине говорила: пойди к новым властям и попроси помощи.

— Ах, Фреда! Иногда ты до смешного наивна! Кому сейчас дело до таких, как я?

— А где осел и петух? — подал голос Александр, успевший обосноваться в мягком кресле.

Во дворе послышался шум мотора, и в холл, в сопровождении солдата, вбежал молодой советский офицер.

Фреда, собравшаяся ответить Александру, так и застыла с открытым ртом.

— Кто вы? Хозяйка этого дома? — поинтересовался офицер, говоря на ломаном немецком. — Откуда появились? Здесь же никого не было?

— Нет, нет, мы не хозяева, — поспешила заверить его Фреда, безусловно знавшая, что советские люди не любят богачей. — Нет. Не хозяева.

— Тогда кто вы и откуда появились? А где старики?

И, не получив никакого ответа, распорядился:

— Жариков, посмотри, где старики. Через десять минут отправляемся!

После чего побежал, перепрыгивая сразу через три ступеньки, вверх по лестнице.

— Большой генерал, наверно, — шепотом сказала Фреда. — Почему не говоришь с ним по-русски? Может, даст чего-нибудь поесть детям.

— Не думаю, чтоб генерал. Насчет еды тоже, наверно, не богат. Куда-то уезжают.

— Ага, теперь понятно, о ком спрашивал, — поняла наконец Фреда.

Жариков, прошедший было куда-то в глубь дома, вернулся в сопровождении мужчины и женщины, весьма пожилого возраста, едва успевавших за его быстрым шагом.

— Кто это? — спросил он, указывая на детей и Марию с Фредой.

— Не знаем, многоуважаемый господин. Не знаем, будь тому свидетельницей пресвятая богородица, — стали клясться старики.

— Что они говорят, Жариков? — спросил офицер, так же быстро спустившись по лестнице и укладывая в планшет какие-то бумаги.

Жариков не знал, что отвечать. Старики казались напуганными. Офицер производил впечатление человека, пребывающего в нерешительности и потому нервничающего. Мария наконец решилась.

— Мы — прохожие, — скрепя сердце заговорила она по-русски. — Простите, так давно не говорила на этом языке. Мы вошли, чтоб дать возможность немного передохнуть детям…

Офицер нахмурился. Живой, быстрый взгляд его ясных голубых глаз словно окутался черной тенью.

— Значит, вы русские? Тогда зачем морочите мне голову?

И напряженно, пристально посмотрел на каждую. Взгляд его становился все более холодным и непреклонным.

— Так, так. Из лагеря, похоже, не идете. И на работу, как видно, тоже не были угнаны? Так кто же вы? Из этих, что ли? — Теперь глаза его сверкали гневом. — Из потаскух? Что, дали под зад коленкой фрицы? Или бросили на произвол судьбы? Или… — теперь он уже кричал по-настоящему. — Или, может, они тоже где-нибудь здесь прячутся? Ваши хозяева? Или как там еще?.. Жариков!

Мария побледнела. От унижения, от страха, от возмущения. Казалось, еще минута — и потеряет сознание. Старик со старухой испуганно жались к стене. Как видно, ничего не понимали. Как, впрочем, и Фреда. Она и представить не могла, что такое сказала Мария офицеру, чтоб до такой степени разозлить его. Только одно было очевидно: офицер кричал на Марию, унижал ее, может даже угрожал. И решительно сделала шаг вперед, заслонив собой Марию, словно могла этим спасти ее. И в свою очередь тоже стала кричать:

— Послушайте, господин офицер, как вы смеете разговаривать таким тоном с госпожой? Какой вы тогда советский офицер? Советские офицеры, осмелюсь заметить, на людей не кричат. И еще позволю себе сказать: вы хоть знаете, кто перед вами? Великая певица! Примадонна! Понимаете? Она пела в самых знаменитых театрах Европы! Мими! Виолетту! Татьяну из «Евгения Онегина»! Ага, слышали? А про «Мадам Баттерфляй» знаете?

Офицер все так же хмуро смотрел на нее, и рука его, может, бессознательно, потянулась к кобуре пистолета, едва Фреда начала свою атаку. Он почти ничего не понимал из того, что выкрикивала в своей неудержимой ярости эта женщина. И только в конце начал что-то разбирать. Баттерфляй, Татьяна — это, конечно, ему известно. Понятно и слово «Sängerin». То есть певица.