Реквием - [11]

Когда мы подошли к интеротелю, то увидели Фрица Кремера. Он стоял у подъезда в глубокой задумчивости.

Окликнули. Нашему появлению не удивился, сказал:

— Ждал вас. Что-то не спится… Я знаю оперное кафе на Унтер-ден-Линден. Оно сейчас закрыто. Но нас обслужат…

Я рвался в Веймар. И не только потому, что хотел увидеть наконец бухенвальдский мемориал Фрица Кремера. В Бухенвальде 18 августа 1944 года эсэсовцами было совершено политическое убийство. Эрнста Тельмана тайно перевезли из тюрьмы в Баутцене в Бухенвальд и здесь выстрелом в затылок убили, а потом сожгли в крематории.

Мне хотелось побывать в Бухенвальде, постоять у крематория. Бухенвальд… переводится — Буковый лес. Очень романтичное название…

— Я видел там в прошлые поездки кровавые буки, — сказал Костырин. — Когда смотришь на них, то кажется, будто каждый листик на самом деле пропитан потемневшей кровью. А вот и Веймар!

…Тихий Веймар, увитый плющом, вымощенный темной, отполированной до блеска пешеходами брусчаткой. Высокие черепичные крыши, устремленный в небо шпиль Гердеркирхе. В этой церкви передовой мыслитель гетевского времени Гердер читал проповеди. В Гердеркирхе Кранах рядом с фигурой распятого Христа в запрестольном образе изобразил своего отца, которому Иоанн Креститель пытается что-то втолковать. Отец в добротном немецком кафтане с веймарской ярмарки, от Христа отвернулся, смотрит прямо на зрителя. А на этот запрестольный образ молились благочестивые бюргеры. Дом Кранаха на Рынке, белый дворец Бельведер, гостиница «Элефант», где мы остановились. Здесь останавливался Гегель и еще кто-то из великих. Старая-престарая гостиница с общим туалетом на весь коридор, с запахом векового тлена.

Все еще пылающая и вибрирующая аура Гете висела над Веймаром. В огромном парке со статуей Шекспира, на веселой зеленой лужайке, залитой солнцем, у вод Ильма, я увидел Гете в окружении друзей и знаменитостей: были тут Шиллер, Гегель, Мендельсон-Бартольди, Вильгельм Гумбольдт, Гердер, Бетховен, Адам Мицкевич, Паганини. Они о чем-то говорили. Возможно, жалели, что Байрону, который рвался в Веймар, так и не довелось приехать: он погиб в Греции.

Гигантские буки со светло-серыми, словно чугунными, гладкими стволами. Такие же огромные каштаны и платаны, липы, акации. Липы цвели, их кремовые кроны осеняли нас. Здесь ходил Гете. Ведь он посадил этот парк. Здесь до сих пор стоял круглый охотничий домик герцога, обложенный древесной корой, маленький, как беседка.

На берегу Ильма виднелся двухэтажный белый домик, прикрытый кронами могучих лип. Садовый домик Гете. В «балконной» рабочей комнате мое внимание привлекло самодельное кресло, напоминающее не то седло, не то перебинтованную до колена ногу. Усевшись верхом на это странное кресло из лосиной кожи, с высокими и тонкими растопыренными ножками, за узкой конторкой он создавал «Эгмонта», «Вильгельма Мейстера», «Ифигению». Чтоб великий писатель не скучал в снежные вьюжные зимы, Карл Август распорядился установить на склоне холма против домика огромную каменную змею на цоколе — «гений сего места». Стремясь оградить себя от столь сомнительного гения-хранителя, Гете поставил возле дома памятник «Доброму счастью» — нечто в духе абстракционистов: каменный шар на кубе.

Здесь они жили первые годы с Христианой… В чаду вот этой железной печки, с бронзовым шаром сверху, напоминающей ракету на старте, грелись… Крошечный клавесин, подсвечник с мраморными крылатыми сфинксами, портрет Томаса Мора, светлая мебель с красной обивкой. Гете и Христиана… Кто она, его возлюбленная, ставшая женой? С рисунка, сделанного с натуры другом Гете художником Фридрихом Бури, на меня смотрело добродушное, простонародное лицо дородной немки, с обозначившимся двойным подбородком. Вьющиеся волосы стянуты бантами. На акварели Генриха Мейера она изображена с четырехлетним сыном Августом на руках. Распущенные волосы, трогательное материнское выражение губ. Здесь она выглядит намного моложе. Когда Гете познакомился с работницей фабрики искусственных цветов Христианой Вульпиус, ей было двадцать три года, а ему — под сорок. На рисунке, сделанном самим Гете, она выглядит более романтично: голова античного божества в профиль. Прямой нос, твердые губы. Юнона. Такой он ее видел. Сестре философа Шопенгауэра она показалась похожей на молодого Диониса. Он ее любил. По свидетельству Шиллера, не терпел и слова дурного о ней. Она не сильна в орфографии? Что из того? Она — добрый дух его дома, героиня «Римских элегий». Памятник «Доброму счастью» — это памятник их любви.

Было не раз, что стихи сочинял в объятьях у милой.

Мерный гекзаметра счет пальцев игрой на спине

Тихо отстукивал я. Любимая дышит в дремоте.

Мне дыхания жар грудь до глубин опалит…

Смешно и трогательно… Ему суждено долгие годы прожить с ней, вначале в пригородном доме, а потом — на Фрауэнплац. Вот строчки из его письма к Христиане: «Ангел мой дорогой, я твой весь… Поцелуй малыша, о котором я часто вспоминаю. Да и обо всем, что возле тебя, — о брюкве, которую мы с тобой посадили. Если бы только ты опять была со мной! Здесь повсюду большие широкие кровати, тебе не пришлось бы жаловаться на них, как иногда случается дома. Ах, любимая моя! Нет ничего лучше, чем быть